Она не смогла договорить. Я еще какое-то время не выпускал ее из объятий.

– Скотт, если мы их потеряем, я…

– Тсс… Не надо об этом думать. Так ты им все равно не поможешь.

– Я знаю, но…

– Тсс… – повторил я, как будто озвученная мысль могла обрести власть над реальностью.

Мы стояли так до тех пор, пока Элисон не нашла в себе силы от меня отстраниться.

– Прости, – вновь сказала она.

– Тебе не за что передо мной извиняться.

Она шагнула к раковине, чтобы убрать осколки, но я преградил ей путь.

– Я сам все сделаю. Правда. Ты, главное, не волнуйся.

Она на мгновение застыла в нерешительности.

– Хорошо. Думаю, мне лучше лечь в постель.

– Отличная мысль.

– Будет ли… будет странно, если я пойду в комнату близнецов?

– Конечно нет.

Она кивнула. Я поцеловал ее в щеку, все еще мокрую от слез, и она вышла из кухни, больше не проронив ни звука.

Я убирал из раковины остатки стакана. Все это время я ждал, что меня охватит ярость, что в груди родится желание обрушиться на тех, кто это с нами сделал, что я начну вынашивать фантастические планы мести.

Но, подбирая осколки, коловшие мне пальцы, я чувствовал только одно – полное бессилие.

Для человека моей профессии это странное ощущение. В рамках нашей демократической системы федеральное правосудие – единственный институт, где правят диктаторы. Федеральных судей назначают пожизненно. Нам не нужно ни проходить отбор, ни лебезить перед начальством. Сместить кого-то из нас можно только по решению Конгресса. У нас нет ни избирателей, ни начальства, перед которыми нужно было бы ежедневно отчитываться, – только совесть.

Юристы иногда называют федеральных судей Маленькими Цезарями, по аналогии с сетью пиццерий, и в этой шутке есть доля правды. И правда, даже удивительно, какой мы наделены властью. Да, некоторые мои решения могут быть пересмотрены или отменены судами высшей инстанции, но значительная их часть обжалованию не подлежит.