Сэм пожал плечами:

— Он же мусором забит и в землю вкопан. Откуда мне знать его глубину? На полу дырища пять на пять футов — это могу точно сказать. А какой она глубины — вы и измерите.

Глубиной бункер вышел почти шесть метров. Мы пластались два дня — остаток пятницы и всю субботу, вычерпывая из него двенадцать кубов мамалыгообразного дерьма вперемешку с полуразложившимся крысиным семейством, в котором насчитали под полсотни хвостов. Не знаю, как уж они не почувствовали скорой смерти, ведь, говорят, крысы — самый совершенный индикатор близкого конца.

От вони разлагающейся органики не спасали респираторы, глаза слезились даже в обязательных очках, а ноги отказывались спускаться вниз, но в конце концов мы сделали все и даже вымыли бункер изнутри.

Сэм приезжал на своей Мэг — так он звал пегую кобылку — несколько раз. Он вывозил трактором очередную порцию густой жижи, и на его толстом лице бродила довольная ухмылка. Видимо, мой «дядюшка» и в самом деле не рассчитывал так легко справиться с непростой задачей.

Когда последнее ведро буро-черной жижи моими трясущимися руками было загружено в кузов трактора, Алекс выбрался по лестнице наружу, снял мокрые перчатки, довольно потер руки и заявил:

— Если ты будешь рефлексовать по каждому поводу, то именно такой работой будут заниматься твои и мои потомки в обозримом будущем: месить говно для Сэмов и радоваться тому, что их кормят. Невозможно ковыряться в дерьме и ходить в белом фраке. Такое только английской королеве позволено: какими бы помоями не обливалась, а всегда в блеске славы и обожания. Но чтобы она этим пользовалась, ее предкам пришлось пройтись через такое же, — он кивнул подбородком на кузов трактора, — только еще с кровью. Которую они же сами и пустили. Предоставишь моим детям шанс стать ассенизаторами?

Не знаю, что освежило мою голову — слова Алекса, долгое копание в грязи или усталость, но сняв свои перчатки и бросив их в трясину зловонной грязи в кузове, я похлопал своего доморощенного психотерапевта по извозюканому в вязкой пульпе плечу и ответил:

— Нет. Никогда.

Он в ответ подмигнул мне:

— Так-то!

— Не знай я тебя, Сардж, как облупленного, — раздался за моей спиной голос Сэма, — я решил бы, что ты русский. Только эти ненормальные, а я был знаком с несколькими такими еще в Большом Яблоке, проковырявшись неделю в канализации, могли радоваться так, будто отыскали Клондайк.

— В яблочко! — рассмеялся Вязовски.

— Да и поляки недалеко ушли, — подозрительно посмотрел на него Сэм. — Такие же… безголовые.

— Ну вот вы и попался, товарищ Иванов, — с жутким акцентом по-русски по слогам проговорил Алекс. — Какие ваши доказательства!

Я едва не упал на землю — так смешно он изобразил англо-австрийское произношение Арни в «Красной жаре», еще не вышедшей на большие экраны, но трейлер которой уже крутили по множеству каналов.

— Надо бы позвонить в ФБР, — давясь смехом, вслух «подумал» Сэмюэль.

И это его заявление вызвало у нас настоящий приступ хохота. Мы размахивали руками, хватались за животы и разбрасывали вокруг брызги зловонной мути, а Сэм, закрыв лицо растопыренными пятернями попятился от нас к своей Мэг, меланхолично разглядывающей что-то на теплой земле.

Когда мы успокоились, Батт сунулся в бункер, изобразил пальцами «О"кей» и полез в трактор — вывозить последнюю порцию собранного нами мусора.

Вечером воскресенья, помытые и накормленные (Нэнси радовалась, что так дешево — еда и вода — ей никогда еще работники не обходились), мы тронулись в обратный путь. Не знаю, получился ли тот результат «лечения», на который рассчитывал Алекс, но мне и впрямь сильно полегчало.