В общем, Тим Ландри был как раз тем парнем, который нипочем бы не стал подводить своих благодетелей. Да и не знал он нас. Я был представлен ему как один из таких же «счастливчиков», а Захар и вовсе был в его глазах «всего лишь курьером». Он искренне уверился, что за нашими спинами — за его, моей, Захаровой и еще десятка таких же «миллиардеров» стояли такие большие люди, что даже думать о них было неоправданным риском. Алекс уверил меня, что мы крепко держим его balls в своих крепких, не очень мозолистых руках.

Он был тщательно проинструктирован Фрэнком о том, что ему стоит говорить, а что нет, и куда он может засунуть свои личные соображения и предпочтения.

Мы с Алексом направились не в переговорную, а в соседнее помещение — в маленькую комнатку с кофейным аппаратом. Вся ее обстановка состояла из пары удобных кресел, столика с чайным сервизом и односторонней прозрачности зеркала, выходящего отражающей стороной в тот зал, где проходила встреча. И еще на стенах висели колонки, исправно доносящие до нас все, что происходило в соседней комнате.

Первые минуты разговор был достаточно скованным. Журналисты почти ничего не слышали о First Global Trust — первой нашей конторе для налаживания инвестиций в Россию, и поначалу восприняли собрание как место, где им раздадут приглашение на участие в какой-нибудь афере. Но Бригли показал себя замечательным оратором, и я в который раз порадовался своему выбору. За полчаса он сумел расположить к нам большую часть гостей, и когда выступил Тим со своей программной речью о поиске новых рынков и желании инвестировать в Россию и Китай, некоторые даже ему похлопали. В заключение своего спича Тим сказал, что если в серьезных изданиях появится некоторое количество статей, пропагандирующих перспективность вложений в эти страны, наш фонд не останется безучастным к их авторам. Потом объяснил, почему считает подобные вложения в чужую экономику невозможными для одной, даже очень богатой и влиятельной компании, какими бы капиталами она ни распоряжалась — здесь уже не хлопали, а просто согласно кивали.

А затем поднялся тот самый Кевин Менгер. Его фамилия показалась мне знакомой, еще когда я рассматривал визитки, однако вспомнить, кто это такой — я не смог, и решил обязательно о нем справиться позже.

— Все это очень замечательно, мистер Ландри, — начал он. — Но скажите мне, у вас есть газон перед домом? Наверное, нет. Иначе бы вы понимали, что такое наступать на грабли. Еще мой прадедушка, отчаянно споря с основателем большевизма товарищем Марксом, замечал, что идеология может быть любой, но экономика всегда и везде одинакова.

И я вспомнил фамилию Менгер! Австрийский экономист, вечный критик марксизма, доживший, в отличие от Маркса, до победы идей оппонента в одной «отдельно взятой стране» — Карл Менгер! Что-то в последнее время жизнь стала меня сводить с потомками великих людей. Наверное, меняется круг общения. Эдак скоро меня представят Ее Величеству, Королеве Британии!

— Против Китая лично я ничего не имею, — продолжал Кевин, — в конце концов, сейчас только ленивый и тупой не думают о перемещении производства подальше от дорогих рабочих рук. Не секрет, что нашей швее мы обязаны платить зарплату минимум четыре доллара в час, в то время как такая же таиландка обходится двумя долларами в день при сохранении качества прошиваемых футболок и сорочек. Разница в оплате — тридцать долларов в день. А если таких швей на фабрике Nike пара сотен в смену, то экономия только на зарплате для одной фабрики около двадцати тысяч долларов в сутки, и только на швеях. А если в такой же пропорции платить зарплаты мастерам, техникам, бухгалтерам, сторожам, то экономия составит еще двадцать тысяч в сутки. Итого — сорок тысяч экономии в сутки на маленькой фабрике. Существенный бонус, не так ли? Китайцы, малазийцы, филиппинцы трудолюбивы, легко управляемы, могут быть признательны благодетелю. Это все понятно, но зачем вам Россия, мистер Ландри? Разве будут русские за те же деньги работать, как таиландцы или китайцы? Нет! Скорее, они постараются вас облапошить и сопрут станки с вашего завода! Но ладно бы только это. Мы все, кто немножко знаком с историей, знаем, чем кончаются дела с русскими. В Первую мировую им была оказана колоссальная помощь, и что мы имеем на выходе? Они устроили революцию и поменяли власть, которая отказалась платить по долгам предыдущей! Помните этих несчастных французов, держателей царских облигаций? Если я ничего не путаю, им до сих пор никто не вернул вложенные в Россию деньги.

Он победно оглядел собравшихся. И никто не стал ему возражать, вспоминать золото Колчака, вывезенные бегущим нобилитетом богатства, присвоенные зарубежные российские активы — это все было не в счет. Важно было, что отобрали у них. Эта удивительная особенность англо-саксонского способа мышления: свои действия оценивать с точки зрения насквозь прагматической, а чужие только с позиций морали и нравственности, была совершенно непонятна для любого нормального русского, у которого главное жизненное устремление — справедливость. Только русский может почувствовать себя неправым и добровольно возместить причиненный постороннему ущерб, англо-сакс — никогда. Для этого его нужно вздернуть на дыбу и пригрозить расстрелом всей семьи. Впрочем, и даже это не гарантия. Он так и будет орать, что его незаслуженно притесняют.

— Дальше — больше, — вещал разошедшийся Менгер. — После того как все успокоилось, русские опять запросили инвестиций, стали разбрасывать оставшееся и отобранное у населения золото, строить в Швеции механические заводы, предоставлять концессии Рокфеллерам, Форду, Бектелу. Лене Голдфилд вернули разработки на русском Клондайке — Лене и Колыме. И многим показалось, что наконец-то в их мозги Господь вставил разум. Но все это было сделано только затем, чтобы в очередной раз обмануть доверчивых янки. Сталин выгнал из страны Троцкого, и вместе с ним были изгнаны все доверившиеся русским. Остался только Арман Хаммер, но у того был мандат от их недавно усопшего бога — Ленина, и поэтому имелись некоторые преференции. Однако кто такой Хаммер в начале тридцатых — и кто он в конце тридцатых? Это очень разные господа Хаммеры, мистер Ландри.

Он прихлебнул прямо из бутылки «Кока-Колу», упер кулаки в стол и продолжил:

— Потом была Вторая мировая. Воевали все. И мы, американцы, да и англичане тоже, слали-слали-слали в Россию помощь. Не бесплатную, конечно, но по ценам, позволяющим говорить о ленд-лизе именно как о помощи, а не о коммерческой операции. Мы сами воевали, сами отчаянно нуждались в технике, продовольствии, деньгах, но мы не бросали нашего союзника! И что мы получили в итоге, одолев военную машину Германии и Японии? А поимели мы спор о размере послевоенных выплат! И русские не признали большую часть долга! Сначала они вдвое скостили его размер, а потом отказались платить проценты по нему! Разве так ведут себя цивилизованные люди? Они украли у нас пол-Европы, отказались возвращать взятое взаймы и присвоили себе политические плоды победы над Гитлером. — Кевин прикрыл глаза, будто что-то вспоминая, и процитировал: — «Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость». А потом их вот этот жест, когда они кое-как отремонтировали все «Студебеккеры», «Доджи», «Матильды» и «Аэрокобры» и вернули нам весь этот устаревший хлам, зачтя его стоимость как часть выплаченного долга? Так только жулики действуют!

И вот здесь мне стала понятна речь Черчилля в Фултоне, которую этот писака, знал, кажется, наизусть. Понятны мотивы его звериной ненависти не только к коммунизму, но вообще — ко всему русскому. Так потерпевший орет в подворотне, лишившись кошелька — призывает внимание сограждан, требует карательных мер для преступников, надрывается о необходимости ужесточения законов. Ему нет дела до истинной сексуальной ориентации грабителя (в нашем случае ему безразличны внутренние конфликты власти и народа), но он обязательно обвинит виновника происшествия в педерастии, педофилии и скотоложестве.

Только разница с описанной ситуацией в том, что этот потерпевший и был главным гоп-стопщиком, обобранным компаньонами и предполагаемой жертвой. Как же, у прославленного рэкетира отобрали его ларьки — Польшу, Чехословакию, Румынию с ее нефтепромыслами, Балканы, на которых теперь не удастся начать никаких заварух — у коммуняк не забалуешь! Отказались вернуть кастеты и дубинки или заплатить за них. И прав был Иосиф Виссарионыч, моментально перевернувши смысл этой речи из русла безопасности в новом мире в сторону утверждения Черчиллем расового превосходства англо-саксов. «Единственным инструментом, способным в данный исторический момент предотвратить войну и оказать сопротивление тирании является „братская ассоциация англоговорящих народов“» — так, кажется, писал и говорил сэр Уинстон. И еще что-то о необходимости найти общий язык с Россией на основе вооруженных сил англоговорящих стран. Интересный способ установления взаимопонимания.

Прав был товарищ Сталин. Только нужно было тоже громко орать и обличать. Мы — политическая диктатура? Это неправда, у нас самая демократичная конституция, а вы — расистский режим! После того, что показал миру Адольф Алоизович, после Треблинки и Освенцима разглагольствования сэра Уинстона мир бы не понял и не принял, если бы у Сталина нашелся такой же умелый и громковопящий Геббельс, неустанно и громко расставляющий нужные акценты. Но таковых не нашлось.

— Поймите, мистер Ландри, русские — не китайцы, и рано или поздно вас обязательно обманут! Они будут вас использовать, пока вы будете им нужны, и выбросят вон при появлении малейших сомнений в вашей дальнейшей полезности! Но бог с этим. Почему вы думаете, что если самим русским не удалось наладить у себя прибыльное производство, то вам это удастся? Мы все здесь не чужды экономике и прекрасно понимаем, что в конкурентной борьбе побеждает не тот, кто производит товар лучше, а тот, кто производит этот товар дешевле. И в этом смысле мы говорим Китаю — да! А России — нет!

— Тебе бы с Буняковым Иваном Петровичем поговорить, — подумал я вслух, вспомнив своего преподавателя политэкономии. — Вот бы нашла коса на камень.

Я видел, как наливается кровью лицо Сергея Михайловича, но он себя сдерживал. Алексу все вообще было до фонаря, зато Фрэнк весь прямо-таки лучился осознанием своей правоты. Он сидел вполоборота ко мне, и весь его вид говорил: видишь, дружище, я же тебе говорил, что это никому не нужно!

— Кевин, — Ландри вдруг вышел из-за стола, и я внутренне напрягся. Хоть и проинструктирован был Тим, но все же это было его первое выступление. Однако здравый смысл не подвел нашего мелкого мошенника: — А почему вы думаете, что китайский коммунизм, гораздо более молодой и зубастый, чем советский, будет с вами честен?

Журналист снова приложился к коле, а потом усмехнулся и сказал: