— Я? То одним, то другим. Да какая разница.

— Простите.

— Ничего.

— Просто я подумал, что у человека, чей отец якудза, могут быть тоже разные жизненные ограничения.

— А я никому об этом не рассказываю, разумеется. Я думаю, что именно так поступают сыновья таких папаш, которые хотят жить обычной жизнью.

— Думаю, да.

— Всего раз я на рабочей попойке рассказал об этом одному из наших, уж больно он меня доставал. Это крупный преступный клан, поэтому я козырнул его названием. С тех пор он совсем по-другому стал ко мне относиться. Да и мне это уверенности придало. Я говорю себе: я родился в очень плохой семье, но вот скрываю это, стараюсь жить честно.

— Понятно.

— Поэтому я и говорю: я уже не такой, как раньше. Я никогда не встречался с настоящим Сонэдзаки, поэтому не могу представить, какой он. Поэтому представляю Хару. Я думаю, каким бы он был сыном якудзы, и это становится моей отправной точкой. И в моем прошлом я тоже занимался боксом.

Сложные чувства отразились на лице Кидо, он попытался улыбнуться.

— У Хары, видимо, был настоящий талант. Ведь он выиграл турнир начинающих боксеров Восточной Японии.

— Серьезно? Ничего себе, он об этом не говорил. А теперь уже…

— Он умер.

— Жаль. Хотя, когда я думаю, что Дайскэ Танигути больше нет на этом свете, мне становится легче. Я хотел, чтобы Хара жил и дальше моей жизнью, но от мысли, что где-то есть младший сын этой семьи, мне иногда было не по себе.

— Кстати, когда мы поняли ситуацию, уведомление о смерти Дайскэ Танигути было аннулировано. Официально он жив и числится пропавшим без вести.

— Что? Правда?

На лице Дайскэ появилось недовольное выражение, будто он съел что-то горькое. Задавая вопросы, казалось, что он переосмысливает значение сказанного Кидо.

— А чем занимался Хара после того, как стал Танигути? — спросил он.

Кидо вкратце рассказал о жизни Хары с момента встречи с Риэ в городе S до самой смерти. Внимательно слушая рассказ, Дайскэ курил, скрестив руки на груди. Когда Кидо упомянул, что у Хары был ребенок, Дайскэ широко раскрыл глаза и уставился в потолок, погрузившись в раздумья.

— А его жена была красоткой?