Покорно, со слезали обиды на глазах, она села и начала читать.

В тот же вечер она пошла в Элистранд к Александру, взяв с собой записи.

— Микаел нашел свое место в жизни, — смущенно произнесла она. — Я буду поддерживать его во всем.

Александр радостно обнял ее.

— Я так и думал, Анетта! Это не легко для тебя, отбросить все, чему тебя учили в детстве. Ты позволишь мне поговорить с ним завтра об этих записях?

Она горячо кивнула, не в силах ответить, уставясь на его роскошный халат.

И Александр сказал Микаелу, чтобы тот продолжал писать. О Людях Льда и обо всем, что было у него на сердце. Микаел страшно обрадовался, и в течение всего периода выздоровления собирал детальные сведения о своей родне. Он писал и писал, переделывал и переписывал начисто, так что к концу дня у него просто отваливались руки. Когда же он собрал все, что мог, он начал писать семейную сагу, целиком полагаясь на свою фантазию. Он читал вслух избранные отрывки, ужасно гордясь этим, сверкая глазами. И все хвалили его — ведь писал он в самом деле прекрасно. Маттиас не протестовал против неумеренного потребления бумаги: он втихомолку заказал еще дорогостоящего материала.

Семья переживала в это время материальные трудности, как и само государство. Запасы прошлых лет изрядно истощились, тем более, что приходилось помогать мелким фермерам и арендаторам в Гростенсхольме.

Маттиас спокойно относился к тому, что его врачебная практика не давала ему абсолютно никаких доходов.

Всех выручал Александр Паладин. Никто напрямую не обращался к нему, но он сам видел, как обстоят дела, да и Габриэлла намекала на это отцу в особенно трудных ситуациях. Поэтому он выделил им солидную сумму из своего огромного состояния. После этого все с облегчением вздохнули, а Лив бросилась на шею своему зятю.

Микаел понемногу возвращался к жизни. Если позволяла погода, Анетта шла с ним гулять по живописным окрестностям. Они начали с небольшой прогулки по Липовой аллее, потом стали уходить подальше. Между ними не произошло еще решающего разговора, проясняющего их отношения. Вместо этого Анетта старалась показать ему свою заботливость и внимание. Собственно говоря, им осталось преодолеть самый последний барьер.

Сесилии было совершенно ясно, что их тревожит.

— Напои ее допьяна, Микаел, — как всегда, прямолинейно, сказала она однажды, — иначе ты никогда не наведешь порядок в ее чувствах.

Он был шокирован. А она продолжала убеждать его в этом.

— Анетте нужно расслабиться, чтобы преодолеть торможение. А это тебе никогда не удастся сделать с твоей чрезмерной деликатностью.

— Ты что, хочешь, чтобы я ее изнасиловал?

— Нет, это было бы хуже всего. Напои ее так, чтобы она ничего не соображала. Больше нечего тебе посоветовать. И я уверена, что все пойдет, как по маслу.

Вскоре датская семья уехала, а вслед за ними стало подумывать об отъезде и шведское семейство. В один из последних дней, проведенных на Липовой аллее, Анетта сказала:

— Микаел… Доминик привык играть с детьми. А когда он вернется домой, то снова будет один… Не хочешь ли ты прогуляться немного и поболтать?

На лице ее была написана озабоченность, он хорошо это видел. «О, нет, Анетта, — подумал он, — у меня другие планы».