12 августа 1856 года я был с моею женою по хозяйственной надобности в губернском городе Орле. Без нас дети, которых у меня восемь, особенно малолетние, гуляли, резвились, шутили. Более всех их отличался десятилетний сын мой Орест. Над ним домашние и соседи много смеялись и дивились разным его выдумкам. Чрез два дня, к вечеру мы возвратились домой и всех детей, слава Богу, нашли здоровыми. В сумерки работник по сельскому быту отправился на ночь в поле с лошадьми, а я пошел в огород свой с двумя детьми, Орестом и другим, девятилетним сыном Аркадием, чтобы там караулить овощи от бродящей ночью скотины. Не знаю, молились ли Богу или нет мои сыновья, ложась со мною спать, только скоро заснули, а я долго не спал. Около полуночи Орест мой вдруг поспешно вскочил, начал бегать около одонков и будто что-то ловил. Видя это, я сказал ему: «Орест, зачем ты встал и что делаешь?» А он мне на это: «Разбуди, пожалуйста, Аркашу: вот мы эту кошку поймаем, да и убьем; она с одонка бросилась ко мне на грудь, разбудила и больно зашибла».

Говоря так, он, между тем, не переставал что-то ловить. Разбудил я Аркашу, приказал ему пособить Оресту поймать, что он ловит. Аркадий, проснувшись, подумал, что брат его ловит какую-нибудь птицу, побежал к нему и спросил: «Где она?» — «Вот, вот, лови ее». — «Да тут ничего нет». — «Ты сам как слепой кот; видишь, кошка бегает». Так все это представилось Оресту.

Не допуская детей до ссоры, я приказал им опять лечь в постель. Аркадий скоро заснул, а Орест охал да кряхтел. С рассветом он пошел домой, но от боли в груди едва-едва дошел до двери. Кроме того, у него под коленями начало сводить жилы; заболела спина, появилась нестерпимая боль в голове, а скоро затем открылись и страшные корчи; дыхание у него сделалось тяжелое, глаза налились кровью. Он не мог ни пить, ни есть и из красивого и стройного ребенка сделался уродом.

Через неделю повезли мы его в г. Орел к известному там доктору Дашкевичу. Я рассказал ему о времени и причинах болезни моего сына. Доктор удивлялся моим рассказам и велел мне везти его в больницу, куда и сам скоро прибыл. Здесь приказал он служителю снести больного в зал больницы; фельдшерам велел его раздеть, растянуть у больного ноги и выправлять туловище. Больной кричал изо всей силы. После осмотра врач, обратившись ко мне, с насмешкой сказал: «Что вы привезли урода, испытывать что ли мое знание? Я вижу, он родился уродом, и его лечить нельзя». — «Помилуйте, доктор, — заметили ему я и моя жена, — испытывать вас мы не имеем надобности, потому что считаем за лучшего доктора, поэтому и обратились к вам с покорнейшею просьбою помочь нам в нашем горе. Он не таким родился, а таким сделался только одну неделю назад». Тогда врач сказал: «Ну, это нашей науки не касается, а везите его к русским бабкам, да про запас купите трескового жиру, мажьте им его и давайте по столовой ложке пить утром и на ночь, да сделайте ванну из сенной трухи, чтобы он распарился и вспотел; белье переменяйте чаще. Вот что я, со своей стороны, могу вам посоветовать». Сказав это, он ушел.

Купив трескового жиру, мы привезли больного домой и сделали все, что предписал доктор; но больному сделалось хуже: дыхание у него стало порывисто; появился бред; ребенок стал близок к смерти, чего и сам желал от нестерпимой боли. Все мы скорбели о нем, а особенно мать. Она пошла к соседям и сказала им, что доктор отказался лечить, а велел свезти больного к какой-либо русской бабке, не знает ли кто такой? Тут старушка-соседка, вдова духовного звания, выслушав рассказ моей жены про болезнь сына, сказала ей: «Не возите его, матушка, к бабкам, а отслужите молебен Божией Матери Троеручице, да на волю Божию и отдайте его».

Жена рассказала мне про совет соседки-старушки; это было вечером. С рассветом я и все дети взяли на руки больного, понесли в церковь и положили его пред снятой иконою. Отслужил я молебен с акафистом Божией Матери и с водосвятием, окропил его святой водою и прочитал над ним Евангелие, а потом дал ему выпить святой воды. После этого он, хотя с поддержкою и трудом, мог уже из церкви дойти до дому, где и положили его на постель, и он скоро заснул.

Во время сна больной то охал, то вздыхал, то потягивался и зевал, и почти целые сутки подряд спал. С рассветом на другой день прямо с постели он быстро подбежал к матери и с радостью сказал ей: «Маменька! Полно плакать о мне, я теперь уже совсем здоров». И действительно, с этих пор он выздоровел и теперь учится в Орловском уездном училище.

Другой случай, с 23 на 24 июня 1858 года в селе прихода моего крестьянская жена, лет 40, по имени Вера, нрава угрюмого и сварливого, крепко и горячо бранилась с соседскими детьми за какую-то ничтожную, причиненную ей обиду. Я это слышал, так как она жила подле моего дома, но не хотел остановить ее, отложив сделать ей выговор до завтра. В ту же ночь, очень поздно, муж ее Василий пришел ко мне под окно и стучится. Я спросил: «Кто там?» — «Я, батюшка, — отвечал он, — пожалуйте к больной». — «Кто же у тебя болен?» — «Да жена умирает, — был ответ. — Я вчера не был дома, а на барщине; пришел домой поздно, и вот с нею сделалось что-то очень дурно». Я взял церковные ключи и хотел идти с ним за дароносицей в церковь, но он сказал мне, что святых даров брать не нужно, а чтоб взял я ту книгу, по которой читал над своим сыном Орестом во время его болезни. Потом прибавил: «Жена моя так взбесилась, что страшно к ней и подступиться».

Тогда я пошел прямо в их дом с требником и епитрахилью. Там была толпа народа, а бесноватая в одной рубашке с растрепанными волосами сидела на печи, зверски глядела на меня и стала плевать, потом горько заплакала, приговаривая: «Головушка моя бедная, зачем он пришел?»

«Что ты, Вера, плачешь? — спросил я ее, не подходя близко к ней. Она, выругав меня по-площадному, сказала: «Я не Вера, а Иванушка-молодчик, а ты-то зачем пришел?» И пустила с печи в меня поленом, которое пролетело мимо моей головы и попало в притолку дверей. Тут я сказал находившимся: «Возьмите ее и приведите ко мне». Четверо сильных мужиков едва стащили её с печи, а подвести ко мне помогли им другие. Она, между тем, всячески ругала меня и плакала. Несмотря на это, я, накрыв ее епитрахилью, стал читать молитвы над нею об изгнании бесов и на каждой молитве спрашивал: «Выйдешь ли ты?» «Нет, не выйду, — отвечал он, — мне и тут хорошо. — «Но убойся Бога, выйди». А он в ответ — то «выйду», то «нет». Наконец пришло время идти мне к утрени, и я велел нести ее за собою в церковь. Принесли.

Когда народ собрался, я просил всех стать на колени и усердно молиться Богу об избавлении Веры от беса, а сам опять начал читать молитвы и Евангелие. Тогда бес голосом Веры громко закричал: «Ох, ох, ох, тошно, тошно мне». Заплакала Вера голосом нечеловеческим, приговаривая: «Боюсь, боюсь, боюсь, тошно, тошно мне, выйду, выйду, не мучь меня!» Во все это время я не переставал читать. Потом Вера зарыдала и упала в обморок на пол и стала как мертвая. Так прошло с четверть часа. Я окропил ее святою водою, и она пришла в чувство, потом дал ей воды проглотить, и она сотворила молитву, перекрестилась, встала и попросила отслужить молебен св. Иоанну Предтече.

Третий случай. В приходе моем есть деревня Зайцево; в ней живут крестьяне, принадлежащие к ведомству министерства государственных имуществ, люди в достатке и православные. Но лучше всех живут два родных брата в особых домах, оба женатые и имеют детей, только жены их часто ссорятся. Однажды жене меньшего брата в хорошую погоду вздумалось пересушить свое приданое имущество, и она развесила его на изгороди своей усадьбы. Часа через два после этого, собирая развешанное платье, вдруг видит она на миткалевой своей рубашке вырезанное на груди против самого сердца, пятно, величиною с медный пятачок, и подумала на старшую свою сноху, с которою часто ссорилась; тогда же почувствовала она нестерпимую боль в груди и лом в костях. С этого времени целую ночь не было от нее покою ни мужу, ни детям; все кричала она, бесилась и требовала ножа или веревки погубить себя и других. Ей не представлялось уже ничего родного, ничего святого; не было ни скромности, ни прежнего благоразумия. Муж ее должен был объявить соседям о ее поступках. Собрались соседи, посмотрели на нее и все единогласно порешили: «Это порча, надобно везти ее к знахарю-деду для отговора». Но одна старушка сказала: «Нет, не грешите, не возите ее, а ступай-ка ты к батюшке, пусть он посмотрит на нее». Приехали за мной. В это время больная начала беситься еще сильнее. Лишь только появился я с крестом и требником в горницу, она вся затряслась и, бледная как снег, смотрела на меня исподлобья, будто зверь. «Что с тобой, Авдотья?» — спросил я. — «А тебе что за дело, — отвечала она, — ничего». Я велел подвести ее ко мне. Подвели. Когда стал я читать молитвы и Евангелие и при этом осенил ее крестом во время чтения, она то тряслась, то плакала, то икала, то была холодна, как лед, то делалась черною и краснела. По окончании чтения молитв, я окропил ее святою водою, заставил перекреститься, дал ей напиться святой воды и спросил: «Легче ли тебе»? Она поклонилась мне в ноги и сказала: «Спасибо вам, батюшка, я теперь здорова, только кости болят». Теперь она совсем здорова.

Владея столь великими средствами борьбы с демонами, христианин не устрашится борьбы с ними, когда она предстоит ему. К несчастью, не все прибегают к этим средствам, или по неведению, или по неверию своему, или вследствие преувеличенного представления о силе злых духов. Многие забывают, что власть злых духов весьма ограничена.

В жизнеописаниях святых есть много свидетельств на то, как бесы сами сознавали свою немощь и свое бессилие со времени пришествия Господа на землю и особенно после крестной смерти Его. «С тех пор, как распят Иисус, — свидетельствовал бес преподобному Нифонту, — я слаб сделался». Сатана говорил преподобному Антонию: «Вот, я не имею ни одного места, не обладаю ни одним городом, нет у меня оружия; во всех городах и странах прославляется имя Христово; пустыни наполнились иноками». «Увы мне! — вопиял бес, когда святой Потит крестным знамением изгнал его из одной бесноватой девицы, — увы мне, отрок побеждает меня. Где теперь мне успокоиться, на кого устремить свои стрелы?» Диавол, явившийся святому Пахомию, говорил: «Никто никогда так не унижал меня, как ты: не только низлагаешь меня под ноги старых, но и юных научаешь попирать меня, и такое множество подвижников собрал против нас, оградив их страхом Божиим, что нельзя моим слугам и приблизиться к ним. Сия сила и власть надо мною начались со времени воплощения Бога Слова, давшего вам власть наступать на всю силу нашу».

Враждебны, злобны и гибельны действия злых духов на человека; но нельзя не видеть в них и благой цели Божественного Промысла о человеке. Борьба человека со злыми духами предохраняет его от беспечности и нерадения в подвигах спасения, побуждает к непрестанному духовному бодрствованию над собою и дает случай развить и укрепить ту добродетель, на которую нападают бесы; их разнообразные искушения научают человека, даже совершенного в добродетели, смирению, побуждая его не полагаться на свои силы, а обращаться за помощью к победителю ада и всей силы вражией, Господу Иисусу Христу; победа над искушениями диавола увеличивает силу и славу имени Христова. «Крепость ваша возросла на меня вочеловечением Бога Слова, давшего власть наступать на всю силу нашу, — говорил бес преподобному Пахомию, — поэтому я не могу к вам приблизиться, и когда поборю вас, то бываю виновником пользы вашей».

Иные христиане вместо того, чтобы обращаться к действительным средствам против демонских козней, — средствам, которыми располагает только Святая Православная Церковь, обращаются к мнимым и ложным — разным знахарям и волшебникам. Они ложно думают, что, как волшебники могут «испортить», так они же в состоянии и прогнать злую силу. Но можно ли верить, что волшебники могут портить людей, т. е. поселять в них беса?

«Порченых», т. е. испорченных волшебниками или колдунами, никогда не было и теперь не существует. Суеверные волшебники или колдуны вредны лишь одним самим себе, а не другим людям; они только обманывают себя и других, — просто самообольщенные обманщики. Диавол ни в чем не может помочь суеверному волшебнику, потому что сам ничего не может сделать без соизволения Божия: без попущения Божия диавол не может даже приблизиться к человеку, как это видно из примера праведного Иова; равным образом диавол не может ослушаться повеления Божия, как это видно из многих примеров, описанных в Евангелии. Святой Иоанн Дамаскин говорит: «Диаволы не имеют ни власти, ни силы против кого-нибудь, разве когда будет сие попущено по смотрению Божию, как случилось с Иовом, и как написано в Евангелии о свиньях гадаринских. Но при Божием попущении они сильны, принимают и переменяют, какой хотят, мечтательный образ». Поэтому народное поверье, будто волшебники, или, так называемые, колдуны, «портят» людей, т. е. поселяют диаволов в каких им угодно людей, нелепое, и совершенно неосновательное. Не следует, потому, приписывать им особенной силы и страшиться их. Диавол поселяется в людей по попущению Божию, стало быть, сам по себе, никакой, посторонний человек-волшебник, или колдун, не может иметь в этом бедствии никакого участия или посредства. Поселяется диавол в бесноватых людей потому, что эти люди сами привлекли к себе злых духов; они сами приготовили в себе жилище для диаволов выметенное и убранное нераскаянными грехами, не занятое Богом и благодатию Божиею, подготовленное греховною жизнью для вместилища диавола. Бесноватые люди нераскаянными грехами своими вместо жилища Божия делаются вместилищем духа нечистого. Об этом так говорит Спаситель наш: «Когда нечистый дух выйдет из человека (изгнанный при крещении нашем), то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И вот он идет. И если, пришедши, находит его не занятым (Богом, когда кто лишится Святого Духа за свою нераскаянную жизнь), тогда идет нечистый дух и берет с собою семь других духов (как семь духовных даров, так, в противоположность сему семь духов злобы, или семь смертных грехов и страстей; семь можно понимать и как обозначение множества вообще, а не в строгом смысле), — злейших себя, и вошедши, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого» (Мф. 12, 43-45; Лк. 11, 24-26). Таким образом, люди, одержимые злыми духами, которых привлекли в себя своими нераскаянными грехами; должны жаловаться в своих временных и вечных мучениях не на волшебников или колдунов, а единственно на одних самих себя.

В жизнеописаниях святых мы имеем много примеров того, что нераскаянные грешники наказываются иногда беснованием. К преподобному Аммону привели одного бесноватого отрока для уврачевания; но он сказал: «Украденного у вдовицы вола и вами съеденного отдайте, — и отрок выздоровеет». Так и случилось. Еще пример: святой Пахомий помазанием святым елеем исцелил от беса одну девицу после того, как она созналась отцу в своем грехе и обещалась более не грешить, а прежде того не хотел исцелять ее, как оскверненную блудом. В угодных же Богу людей бесы не могут войти: бес, изгнанный преподобным Парфением из одного человека, просил указать ему другого, в которого бы он вошел, и когда святой Парфений, отверзая уста свои, предлагал войти в него, диавол, сказавши: «Как я могу войти в дом Божий», — исчез.

И не для чего иного Бог допускает диаволу поселиться в человека, как для того, чтобы человек в нераскаянных грехах своих не погиб на всю вечность, но чтобы, мучимый бесом, он раскаялся и обратился к Богу. Таким образом, диавол делается невольным орудием спасения того человека, которого замыслил погубить. В этом именно диавол сознавался преподобному Пахомию: «Крепость ваша возросла на меня вочеловечением Бога Слова, давшего власть наступать на всю силу нашу, поэтому я не могу к вам приблизиться, и когда поборю вас, то бываю виновником пользы вашей».

Итак, «порча» есть пустое, вздорное и нелепое поверье: волшебники не могут ни поселить в бесноватых людях злых духов, ни изгнать их. Нечего бояться и страшиться их. Без воли Божией и волос с головы нашей не падает, а тем более не может совершиться без воли Божией что-либо, выходящее из круга событий обыкновенных. Все совершается под непосредственным распоряжением Божиим.