– Регина, где моя заколка?

– Не знаю.

– Где моя заколка?!

– Ну что ты кричишь? Не брала я ее, мне-то она зачем. Мне закалывать нечего, я же стриженая…

– Ах да, черт!..

– Спроси у Машки, может, она брала. А лучше посмотри под кроватью. У тебя там Клондайк!

– Язвить научилась… От кого набралась, Соколова? На тебя не похоже. От Валеры своего прекрасного? А, вот она, на тумбочке, под пуховкой. Тьфу ты, вся в пудре…

Вика собиралась на свидание. А когда она собирается на свидание, к ней лучше не подходить – пух и перья полетят. А на свидания она собирается часто, потому что красавица – жгучая брюнетка с тонкой талией. Дедушка у Вики грузин, и в минуты ярости в ней проглядывает какая-то царица Тамара, что ли, которая в башне сидела. Вика говорит, что ее даже хотели назвать Тамарой, но передумали в последний момент, испугались, «что вырастет». Выросла, конечно, гроза сильной половины человечества – мужики за ней бегали толпами, так, что она даже из лучших могла выбирать кого угодно. Вот она и выбирала. Почти каждый вечер пристально разглядывала нового поклонника и отправляла его восвояси. Вика, воспитанная своей мамой всего лишь чуть менее жестко, чем воспитывал маму дедушка-грузин, была девушкой строгих правил. Она искала настоящую любовь и хорошего мужа. «Что она здесь делает, чего сюда явилась, с такими-то принципами?! – орала периодически на кухне Людмила, пышная блондинка, получившая от Вики однажды отлуп за „безнравственность“. – Шла бы в институт благородных девиц! Водит за собой табун и еще выпендривается! То ей не так и это не эдак, цаца какая!» И Людмила, и Вика представляли собой «классический» тип стюардесс (так, как это видится со стороны, так, как и мне это когда-то виделось), только Людмила – это, если можно так сказать, тип «классический стандартный», а Вика – «классический идеальный». Мужа хотели все, но «не размениваться» позволяли себе красавицы, вроде Вики, и дурочки, вроде меня. Мужики слетались на наш курс, как мухи на мед, и свои, то есть из колледжа, и чужие, откуда угодно – слово «стюардесса» привлекало по-прежнему. Не было такой девушки, у которой за эти уже почти прошедшие два года ни разу не было шанса завести, как тут говорили, «бой-френда». Устоять было трудно.

– Машка, я тебе в следующий раз не дам джемпер, растянула весь! Ну все, девочки, я пошла. Что надо сказать?

Вика улыбнулась нам той самой своей улыбкой, которая мужчин сводила с ума и за которую даже женщины готовы были простить ей все.

– Ни пуха ни пера!

– К черту!

Дверь за Викой закрылась, и мы с Машей вздохнули с облегчением. В комнате был бардак. Шкафы открыты, ящики выдвинуты, сумки на полу – теперь надо было как-то это все раскидать, чтобы жить дальше. Стремительная Вика всегда оставляла за собой бардак, но мы с Машей не обижались – мы любили Вику, несмотря на крики, вечно раскрытые шкафы и рассказы о поклонниках, которые других однокурсниц зачастую приводили в бешенство. Мы считали, что с Викой нам повезло. Еще бы не повезло, если мы сами приложили столько усилий, чтобы жить в одной комнате!

На первом курсе все было иначе. Маша, тихая девушка из Карелии, жила с Людмилой, известной своим склочным характером и склонностью к мелким подлостям, и со Светкой-питерской, у которой родители-алкоголики продали квартиру и съехали в какую-то деревню, так что сама она, оставшись без жилья и без прописки, пошла туда, где общагу давали; и туда-то ее с трудом приняли – выплакала. Светка искала мужа, какого угодно, лишь бы с квартирой, хотя бы с комнатой, да хоть только с пропиской, на худой конец и это было очень утомительно, потому что вместо мужей с квартирой ей вечно попадались мужики, которым негде было переночевать. А я жила с Галей (она была откуда-то из Тверской области), злее которой на всем нашем курсе найти было трудно, и с питерской Олей, про которую с самого начала говорили, что она какая-то «мутная», и которую в конце концов выгнали: формально – за воровство, а на самом деле – за то, что она наркотики употребляла, как выяснилось. У нас это была редкость – медкомиссия каждые полгода все-таки. У нас пили водку, ликеры и антидепрессанты, но не кололись, не нюхали и даже сигарет почти не курили – потеряешь здоровье, не видать работы, как своих ушей.

Но Олю выгнали уже после того, как мы стали жить с Викой – после первых зимних каникул. У Вики в комнате намечалась рокировка в связи не с печальными, а радостными событиями: ее соседки практически одновременно вышли замуж, одна за питерского парня, к которому и переехала, а другая – за бывшего одноклассника. Уехала домой на каникулы и обратно не вернулась – позвонила, сказала, что к черту этот колледж, она выходит замуж там, дома, и строгий муж ее ни в какие стюардессы больше не отпустит. И тогда мы с Машей, не сговариваясь, каждая сама по себе, пришли к Вике и попросились к ней жить.

Я лично терпела долго – и Олю, и Галю. Но в конце концов не вынесла. Я же Весы – могу быть гибкой, почти гуттаперчевой, но уж если что решила, стою на своем. Решила, что жить с ними больше не буду – лучше уж попытаться снять где-нибудь в городе комнату, даже если придется работать по ночам посудомойкой.

Вика согласилась пустить нас к себе и потом еще три дня, сверкая грозными грузинскими очами, боролась за нас с комендантом, считавшим, что это не мы, а Вика хочет заполучить себе удобных соседок, что было абсолютным бредом, ибо Вика смогла бы выжить с кем угодно – никому не дала бы спуску. Так что с тех пор мы жили с Викой в мире и согласии, вместе ели, чай пили, занимались, играли в допотопный морской бой, за неимением всяких «тетрисов», обменивались кофтами и губной помадой и страдали только тогда, когда Вика собиралась на свидания. Ну что не сделаешь ради хороших отношений, можно было и пострадать раз в день.

– Чай пить будем? – спросила я, задвинув под кровать последнюю сумку и прикрыв Викину растерзанную постель. Зайдет комендант, увидит, крику не оберешься.

– Нет, не будем. Ты давай конспект пиши, а я пока повяжу. – И Маша взялась за спицы.

У нас было разделение труда – во всех сферах. Маша вязала кофточки на продажу – зарабатывала на чай и другие мелкие радости, Вика умела филигранно гладить блузки, делать прически и вообще придавать нам божеский вид, я, как самая усидчивая, отвечала за конспекты и прочее, в особенности по техническим дисциплинам, где надо было корпеть над схемами. Особых талантов не требовалось, главное – выписать и вызубрить. Готовились к госэкзаменам, на которых нужно было отчитаться за все, чему нас учили два года. Вот выписать – это по моей части, ну а вызубрить – это нас еще ожидало, бессонными ночами. Сдавать нужно было «до фига и больше». Самый страшный экзамен в этом смысле был по устройству самолетов, или, для краткости, просто «техника». Я взяла новый лист и принялась за очередной раздел: Модификации «Ту-154М». Технические характеристики. Пассажировместимость – 164 -180. Диаметр фюзеляжа – 3,8 м . Длина -48 м . Размах крыла – 37,5 м . Высота – 11,4 м . Максимальная взлетная масса – 104 т. Коммерческая нагрузка – 18 т. Крейсерская скорость – 850 – 900 км/ч . Дальность полета – 4000 км , и так далее, и так далее, вплоть до последнего винтика. Кто же мог предположить, когда мы поступали, что надо будет знать досконально все «суда», на которых «Аэрофлот» осуществляет пассажирские перевозки. А я еще удивлялась, чему учиться так долго. Некоторые девчонки, увидев на первом курсе расписание занятий, впали в панику. Пришлось вспомнить, что, в конце концов, у меня тетя инженер, отец токарь и брат автослесарь, так что паниковать при виде любой железяки мне не положено. Да и не так уж это сложно оказалось на самом-то деле. Как сказал нам на первом занятии списанный на землю по болезни «первый пилот Аэрофлота» Борис Григорьевич Суров: «Когда появились первые „этажерки“, девочки, их швейными машинками называли. Вы же со швейной машинкой сумеете справиться? И с этим разберетесь». И стал объяснять нам, где у самолета хвост, а где фюзеляж и почему он не падает, когда летит, хотя для этого у нас еще был и курс физики, «чтобы сами не боялись и пассажирам знали, что отвечать». Аэрофлотовский колледж был старый, государственный, не чета каким-нибудь новым краткосрочным курсам, для которых у наших преподавателей слова доброго не находилось, учили тут основательно. Правда, после курса физики, кое-кто стал бояться еще больше.