– Нет, не графа… Пушкина-стихотворца…

Лицо Натальи Ивановны мгновенно каменеет в изумлении.

– Пушкина-стихотворца? Этого афея и сорванца?

Она глядит на книжку, которая валяется, брошенная ею, недалеко от Толстого, и кивает на нее Американцу:

– Вот, возьмите, граф, эту мерзкую книжонку и посмотрите!

Но Американца трудно смутить. Он догадливо дотягивается до книжечки. Поднимает ее, смотрит:

– А-а, ну вот, тем лучше! Значит, вы даже и читаете этого поэта… тем лучше… так мы скорее столкуемся… «У вас – товар, у нас – купец, собою парень молодец»… Вот как раз подходящие открылись строчки… Сорванец, вы сказали? Какой же он теперь сорванец? Ему уже тридцать лет! Был, конечно, сорванцом, не спорю, и всем это известно, но теперь…

– Государь его терпеть не может. Это мне говорили верные люди! – горячо перебивает Наталья Ивановна, чем возмущает Американца.

– Что вы! Что вы!.. Совсем напротив. Государь-то его и ценит, а за ним все!

– Помилуйте, граф! Да за ним, мне говорили, даже секретный полицейский надзор! – понижает голос Наталья Ивановна.

– А за кем же из вас нет полицейского надзора? – беспечно спрашивает Толстой. – Это еще хорошо, что секретный, а не гласный!

– Даже письма его, говорят, приказано читать на почте!

– А чьих же писем не читают на почте! И мои, и ваши, конечно, читают, будьте покойны! – улыбается Толстой.

– Неужели все письма успевают прочитать? Что вы!

– По наитию, Наталья Ивановна! Там, в почтамте, сидят ясновидящие и всякую зловредность нашу видят сквозь конверты… Нет, Пушкина никто уж больше не притесняет…

– Даже и кредиторы?

– Кого же из нас не притесняют эти пакостники!

– Но ведь Пушкин – он ведь известный афей! – совершенно пугается Наталья Ивановна.

– Вот уж этого бы я не сказал! Он был когда-то грешен в этом и то немного, за что и наказан царем Александром… Нет, он теперь совсем не афей, поверьте! – наклоняется к ней для большей убедительности Американец.

– Хорош не афей! А «Гаврилиаду» кто написал? Ведь это такое кощунство!