Если я когда-нибудь вернусь к оборотням.

Мы с Лоу встретились взглядами — всего на миг, но за этим мгновением скрывалось слишком многое. То, что происходит между нами, слишком взрывоопасно, чтобы не отвести взгляд сразу.

— Ты в порядке? — спрашивает он.

Нет. — Да. А ты?

— Да, — он имеет в виду «нет», но сейчас это неважно.

Отец сидит с завязанными глазами, наверное, чтобы какой-нибудь придурок не забрёл сюда и не поработил себя. Наушники, которые они на него надели, должно быть, шумоподавляющие, но он точно знает, кто в комнате, по одним только сердцебиениям и запаху крови. Его головорезов нет, как и его силы. Впервые во взрослой жизни он беззащитен. Я закрываю глаза и жду, чтобы меня захлестнули хоть какие-то чувства.

Ничего.

— Можно? — вежливо спрашивает Оуэн, показывая на отца. Лоу кивает, спокойно наблюдая за тем, как он срывает повязку и наушники. Оуэн приседает на корточки. Впервые я вижу такое взаимодействие: мой брат — активная, движущая сторона, а отец — сдержанный и неподвижный. Слабый. Поражённый.

Они смотрят друг на друга. Молчание первым нарушает отец:

— Я хочу, чтобы ты знал, что я сделал бы это снова, — его голос звучит слишком твёрдо, неестественно спокойно в такой ситуации. Мне бы хотелось посмотреть, как он будет умолять о пощаде, как его непоколебимая праведность и храбрость, основанные на глупых убеждениях, начнут трещать по швам. Хотелось бы, чтобы он хоть немного пострадал, хотя бы в конце. Чтобы за всё содеянное ему воздалось по заслугам.

И тут мне больше не нужно ничего хотеть. Потому что, задумчиво кивнув, Оуэн ухмыляется. Очень широко.

— Достаточно честно. Что я хочу, чтобы ты знал, — обещает он, тихим, но чётким тоном, — что заняв твоё место в Совете, я усердно поработаю над тем, чтобы разрушить всё дерьмо, которое ты построил за последние несколько десятилетий. Я заключу альянсы с оборотнями и людьми, которые будут выгодны не только нам. Сделаю всё возможное, чтобы способствовать перемирию между ними. А когда в этом регионе воцарится мир, а влияние вампиров практически сойдёт на нет, я возьму твой гребаный прах и развею его там, где раньше были границы и точки входа. Чтобы оборотни, люди и вампиры могли ходить по нему, даже не осознавая этого. Папочка, — он снова улыбается, хищно, пугающе.

Вау. Мой брат… вау.

— Мизери, хочешь что-нибудь сказать этому жалкому куску дерьма, пока он тебя ещё слышит?

Я открываю рот, но потом передумываю и закрываю его.

Что я могла ему сказать? Есть ли хоть что-то, что причинит ему хотя бы сотую долю той боли, которую он причинил мне и тем, кого я люблю? Может, только: — Не-а.

Оуэн посмеивается, а на лице Лоу отражается смесь нежности и веселья. Отец не доставляет нам удовольствия, не бьётся в агонии, не осыпает нас оскорблениями и никак не теряет самообладания. Но его взгляд встречается с моим, прежде чем исчезнуть за повязкой. В нём есть оттенок поражения, и я говорю себе, что, возможно, он понимает: я буду думать о нём как можно меньше и так долго, как смогу.

— Что ты хочешь, чтобы я с ним сделал? — спрашивает Лоу, когда отец больше не может нас слышать. Вопрос должен быть адресован Оуэну, но он смотрит на меня. Возможно, это не лидер, действующий от имени своего народа, а оборотень, задающий вопрос своей…

Я опускаю голову. Нет. Я даже думать об этом слове не буду. За сегодняшний вечер его и так достаточно истрепали и втоптали в грязь.

— Что будет, если он останется в живых? Да и вообще, что будет, если его убьют? Будут ли последствия?