Только вот скребут — явно по внутренней части крышки саркофага!

Конан подошёл поближе к ящику. Точно: звуки идут отсюда!

Он аккуратно и тихо откинул крышку.

После чего невольно выпучил глаза: женщина оказалась жива! И она смотрела ему в глаза! Смотрела осознанно, и явно не испытывая больше чудовищной боли!

Более того: она казалась и вполне здоровой!

Рваная рана, имевшаяся до этого там, в промежности, и идущая почти до пупка, затянулась, словно её и не было! Чудеса!!!

Эх, ему бы такой саркофаг — сколько своих травм, ран и переломов, он мог бы вот так, шутя, за считанные минуты, вылечить!

Совладав с эмоциями, Конан уже без смущения (Женщина так и осталась абсолютно обнажённой!) посмотрел в огромные и очень выразительные глаза. Да и не только — в глаза. Сейчас, когда странный саркофаг «поработал» над ней, фигура выглядела поистине… Божественно!

Женщина улыбнулась ему. И ей явно было приятен тот восхищённый взгляд, которым Конан рассматривал её очаровательное миниатюрное тело!

Женщина заговорила на зингарском. Сказала вполголоса: тоже, стало быть, не хочет шуметь:

— Благодарю тебя, незнакомый мне пока, но безумно храбрый северный воин! За то, что убил чудовище. И отомстил за мои муки. И за то, что послушался! Я — Айлита.

Конан наконец пришёл в себя настолько, чтоб представиться. Тоже вполголоса:

— Я — Конан-киммериец. И я очень рад, что ты… Ожила!

Улыбка с лица Айлиты пропала. Она побледнела. Но затем взяла себя в руки.

Сказала:

— Ах, не напоминай мне об этом, Конан-киммериец. «Ожила»!.. Ты даже представить не можешь, через какие муки мне пришлось здесь пройти! И повторялись они снова и снова! Тысячу тысяч раз! Ведь проклятый саркофаг дарит своему хозяину, и его жертвам — фактическое бессмертие! Каждый раз возвращая молодость. И лечит любые раны!

— То есть, ты… Он — тебя!.. — задохнувшемуся Конану не хватало слов.

— Верно. Я умирала и умирала. Вернее — меня убивали и убивали. Тысячу тысяч раз! Когда ему надоедало играть со мной самому — он отдавал меня на растерзание своим… Своим рабам. Слугам. И любовался моими мучениями — мне казалось, он может любоваться ими — часами и сутками напролёт!

— Рабы и слуги, это… синие люди?

— Да. Они. А они — ещё хуже его! Холодные, скользкие, заниматься любым делом могут бесконечно — неживые ведь! А уж он старался сделать так, чтоб меня мучили подольше! И не только — вот так! — она опустила взгляд вниз, к своим ногам, — А и пытками!