— Кто-то имеет приятеля в верхах, — объяснял он. — А у иного члена городского совета, глядишь, и появляется загородный домик в горах.

— Вы, разумеется, ничего и никому не строили, не так ли? — осведомился я бесхитростным тоном.

Эхеа расплылся в улыбке.

— Я отказываюсь комментировать ваши слова, однако будем считать, что нет.

Наш собеседник забылся и слишком расслабился. Мы, сами того не желая, подвели его к излюбленной теме, где он чувствовал себя как рыба в воде и мог развернуть во всю ширь свои полемические задатки. Я тоже не чужд искусству полемики, но, в отличие от Эхеа, чувствовал себя скованным должностными обязанностями. Поэтому постарался вернуть разговор к прежней теме, дававшей шанс загнать его в угол.

— Прекрасно, сеньор Эхеа. Думаю, мы услышали достаточно, чтобы сформировать представление о той сфере деятельности, которую вы осуществляли совместно с сеньором Солером.

— Вы говорите таким тоном, будто мы производили детскую порнографию, — возразил он с очевидной претензией на сомнительный юмор. — Наша, как вы говорите, деятельность способствует процветанию общества, и мы извлекаем из нее законную прибыль.

— Не спорю, однако меня сейчас беспокоит другое, и мое беспокойство вынуждает меня поступать намного жестче, чем я есть на самом деле, — покаялся я с притворным сожалением. — Человек погиб при невыясненных обстоятельствах. И в подтверждение моей искренности, изложу вам свое видение проблемы: я пришел к заключению, что подлинные причины его смерти кроются в том мире чистогана, где вращались вы и Тринидад Солер. Все остальное — его работа, его семья — носит второстепенный характер, — солгал я, вспомнив о Бланке.

— Не буду отрицать, порой бизнес сопряжен с игрой темных страстей, — сказал Эхеа, упиваясь собственным краснобайством, — но не обольщайтесь: он не имеет ничего общего с киношной романтикой. Приходится вкалывать двадцать четыре часа в сутки и все время быть начеку.

— Слушайте меня внимательно, сеньор Эхеа, — медленно проговорил я, стараясь поймать его бегающий взгляд. — Сейчас я задам вопрос, уже прозвучавший в начале разговора, и повторю его только один раз. Советую хорошенько над ним поразмыслить. Уголовный кодекс квалифицирует убийство как преступление, несравнимо более тяжкое, чем взятка какому-нибудь члену провинциального Депутатского собрания. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, до какой степени вас может скомпрометировать опрометчивый ответ?

— Оказываете на меня давление, сержант? — нерешительно пробормотал Эхеа, заерзав в кресле.

— Вовсе нет. Просто хочу помочь вам вспомнить, не было ли у Тринидада Солера врагов среди его партнеров по бизнесу.

Наступила долгая пауза, и мне показалось, что Родриго Эхеа уже больше никогда не заговорит. По меньшей мере мне удалось поколебать его беспардонную самонадеянность.

— Поскольку вы чуть ли не под дулом пистолета требуете вспомнить то, о чем я не имею ни малейшего понятия, — сказал он, словно успокаивая впавшего в истерику ребенка, — да еще трясете у меня перед носом Уголовным кодексом, то мне на ум приходит одна история, произошедшая в прошлом году. Я бы не стал придавать ей особого значения, но чего не скажешь ради собственного спокойствия.

— Продолжайте, — понукал я.

— Это случилось на одном из конкурсов по уборке мусора, который проводился в грязном провинциальном городишке — лакомом кусочке для всех участников. Мы его выиграли, и кое-кому сильно не понравилась наша победа. Должен заметить, мы обходили незадачливого претендента уже в четвертый или пятый раз. Он присутствовал на конкурсе собственной персоной и крупно повздорил с Тринидадом. Даже взял его за грудки, выкрикивая отборные ругательства. Как потом мне рассказывали, оскорбления сыпались вперемешку с угрозами.

— Какими именно?

— Дословно воспроизвести не берусь, но что-то вроде: «Ты еще сильно пожалеешь о том, что ввязался в это дерьмо». Однако вряд ли он подразумевал убийство.

— Что произошло потом?

— Ничего. Мы продолжали участвовать в тендерах, какие-то выигрывали мы, какие-то он. И скоро все забыли про неприятный эпизод.