— Все хорошо. Я все понимаю. Но давай ты отвлечёшься от этой огромной кипы, — я глазами указала на папки с бумагами на его столе и снова посмотрела на него, — и выйдешь к ужину.

— Ради тебя я потреплю общество гарпии с испанскими корнями.

— Папа. — Я осуждающе посмотрела на него. Они неисправимы. Даже на том свете найдут друг друга и загрызут.

Он поднял свои руки в знаке капитуляции и улыбнулся. Ну наконец-то, улыбка. Теперь я не могу злиться на него. Она у него просто прекрасна и это единственное, что мне досталось от него. Ну может еще упертый и скверный характер. Так сказала бабушка, когда я разозлила ее в бутике с модной одеждой. «¡Un personaje tan insoportable como el de su padre!» — воскликнула тогда она на испанском. Она произнесла это на другом языке, чтобы я не поняла, но бабушка тогда и не подозревала, что в девять лет я начала учить испанский вместе с мамой. Та лишь тогда усмехнулась, когда поняла, что я смогла перевести фразу бабушки.

Мы сидели за столом в полной тишине пару минут. Как обычно нам с Деймоном приходилось разряжать нагнетающую обстановку позитивом и начинали шутить. Папа подтягивался, ну а затем и бабушка начинала ворчать о нашей невоспитанности. Это та самая идиллия. Лишь не хватает улыбающейся мамы, но мысленно мы ее представляем на другом конце стола.

— Элла, зайди в мой кабинет, — мягко потребовал папа и мне пришлось оставить посуду домработнице, отправившись за ним.

Я села напротив него за его столом из осинового дерева, окрашенный в черный и ждала его речей. Он облокотился локтями в стол и сцепил пальцы в замок. Около минуты папа молчал и что-то обдумывал, а я не смела ему мешать. По его серьезному лицу я поняла, что разговор будет не из простых. Неужели папа впервые хочет поговорить со мной серьезно? Как с взрослой дочерью?

— Элла, — начал он хрипло и тут же прочистил горло, — я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

Отличное начало разговора. Мои ноги уже напряглись, а плечи поникли. Сердце бешено застучало в груди, говоря о своем волнении. Я нервно сжимала край своей рубашки в руках. Теперь я не хочу серьезных разговоров. Хочу, как прежде — общаться с ним на непринужденные темы. От этого начинающего разговора, а точнее даже монолога, потому что я скорее всего ничего не смогу ответить, веет страхом.

— Но твое любопытство и рвение исправить худшее положение дел часто на шаг впереди тебя самой. Ты не контролируешь их и можешь пострадать.

Папа выдохнул и посмотрел на меня вопросительным взглядом, будто пытался понять, понимаю ли я смысл его слов. Но я ничего не понимала, поэтому он продолжил:

— Ты подслушала мой разговор с твоей бабушкой после похорон мамы.

Его прямолинейность вызвала мурашки, бегущие по позвоночнику, распространившиеся по всему телу. Я закусила нижнюю губу, но глаз опускать не смела. Папа всегда учил смело смотреть в глаза своему страху. В глаза любого человека, который вселяет страх или пытается раздавить.

— Тебе есть что сказать в свое оправдание? — давил отец.

Я отрицательно покачала головой. Оправданий не было совсем. Даже малейших.

— Как ты узнал? — тихо, хриплым голосом спросила я, крепче сжимая ткань рубашки. Тело покрылось испариной.

Я действительно не понимала, ведь меня никто не заметил. Это я точно знаю. У нас же в доме нет камер видеонаблюдения?

— Ты оставила стакан воды на тумбочке рядом с моим кабинетом. Маленькие пальцы отпечатались на стекле.

Я раскрыла рот. Да, я вспомнила этот проклятый стакан. От услышанного я даже перехотела пить и просто быстро поднялась в свою спальню рыдать.

— Твоя неосторожность раскрыла тебя моментально. Запомни: если хочешь за кем-то шпионить, то в первую очередь, не оставляй следов за собой. Иначе, как ты поняла, тебя быстро вычислят. Будь осторожнее и внимательнее. Во вторую очередь, будь аккуратна со своими действиями. Я слышал скрип полов, когда ты удалялась в свою спальню. Ты должна быть незамеченной и не оставлять за собой подозрений.