— Уилбур!
Меня раздражало и смущало его поведение, которое к тому же оценивали посторонние. Я рассказывала подруге, что пишу эту книгу, и вот мои собственные дети отказываются ложиться спать. Я чувствовала свою уязвимость, потому что не могла даже нормально ходить. Было ясно, что криком здесь ничего не добиться.
Морщась и вздрагивая, я поднялась по лестнице. Уилбур вбежал в свою комнату. Когда я, прихрамывая, вошла, он был уже в постели и хихикал… Это был добрый знак: стресс потихоньку уходил. Я улыбнулась в темноте и похлопала по одеялу: «Подвинься, мама ляжет с тобой. Думаю, тебе нужно немного побыть с мамочкой. Мы не виделись целый день».
Я физически ощутила, как малыш расслабился и чувство облегчения разлилось по всему его телу: его не отчитали и он получил то, в чем так нуждался весь день. Наконец-то мы были рядом, и я продолжила:
— Я поняла по твоему поведению, что тебе, может быть, непросто видеть маму с больной ногой.
Он резко повернул голову и посмотрел на меня:
— Почему ты должна носить этот ботинок, мамочка?
Не дожидаясь ответа, малыш продолжал спрашивать:
— Что они с тобой сделали? Тебе больно?
Я вновь вспомнила, что «дикое» поведение детей часто бывает внешним проявлением их беспокойства, и была благодарна за это знание. Итак, нужно было посмотреть на ситуацию с точки зрения малыша, а не взрослого. Когда я, прихрамывая, вошла в дверь, мой сынишка не думал: «О, маме, похоже, сделали бунионэктомию. Не произошло ничего, что могло бы вызвать у меня чрезмерное беспокойство. Это довольно обычное явление для высоких женщин ее возраста. Я заключаю, что прогноз благоприятный — все будет хорошо».
Нет, Уилбур — маленький мальчик, который живет на планете всего шесть лет. Миллионы лет эволюции научили его мозг, что выживание почти полностью зависит от взрослых. Когда я, забинтованная и явно недееспособная, проковыляла к себе, малыш уловил, что сфера его выживания уменьшилась вполовину. От слабой родительницы не будет толку ни на охоте, ни в собирательстве.
Детям каждый факт и предмет указывает на различие между жизнью и смертью. Дело тут не в сознании, все гораздо глубже. Мы живем в современном мире, но дети, точнее их мозг, все еще во власти древних механизмов выживания.
Я объяснила Уилбуру, что кость в моей ноге росла неправильно. Это больно. Врачам нужно было меня вылечить, поэтому они порезали мне палец. Я должна отдыхать, мне нельзя далеко ходить.
Сказав это, я позвала Клеменси. Она старше и больше понимает. Всегда лучше обращаться ко всем детям сразу, чтобы никто не чувствовал себя обделенным и не волновался в одиночестве.
Дочь прибежала, придвинула стул к кровати и спросила:
— Что с тобой сделали, мамочка? Расскажи! Только помни, я же брезгливая!
— Что значит «брезгливая»? — спросил Уилбур.
Итак, у нас состоялся разговор. Вот мы втроем, в темноте. Мы с сыном в кровати. Его голова покоится на моем плече. Взрослеющая дочь держит меня за руку.
Я объяснила, что расхворалась и сожалею об этом. Сказала, что скоро мне станет лучше, и обратилась к детям: «А в какие игры мы сейчас могли бы поиграть?»
Клеменси затянула песню и попросила петь вместе с ней, чтобы она подучила слова. Затем присоединился Уилбур. Мы пели в темноте, и голоса сливались в приятную гармонию.