Слегка прочухался я от швырка, когда сильные руки пихнули меня резко вниз. Открыв правый глаз, - от попыток сделать то же самое с левым пришлось отказаться из-за сильной боли - я попытался оценить своё положение. Впрочем, особо ценного узнать не удалось: я лежал ничком на дне каких-то саней, перед лицом буквально в десяти сантиметрах проносился укрывший мостовую снег, ветер игрался толстой красной ниткой из уголка кинутого под ноги извозчиком для удобства пассажиров половичка. Сами же ноги в благоухающих дёгтем сапогах грубых в количестве двух пар плотно придавили меня сверху. Руки мои были заведены за спину и стянуты на запястьях. Причём связан я был, судя по ощущениям, моим собственным брезентовым ремешком от солдатских шаровар. Похоже, мои пленители сделали выводы из моей излишней резвости и решили оградить себя от новой попытки побега. Зар-разы!

И вот какого чёрта этот городовой докопался именно до меня? Что я - кругом рыжий? Хотя, судя по упоминанию "трёшницы" и предложения "договориться по-хорошему", этот правоохренитель, недостойный потомок славного семейства слуг закона, как сказал бы шофёр Эдик из гайдаевской комедии, попросту захотел развести на бабки лоха ушастого, не относящегося, судя по внешнему виду, к "чистой" публике. А когда не удалось - решил оформить задержание "подозрительного" по всем правилам. Авось показатели вырастут... У-у, морда полицайская!

Спустя минут пять-семь поездки, санки остановились перед каким-то зданием со стенами охристо-жёлтого казённого цвета. Точно так же была выкрашена моя казарма в бытность моей приснопамятной армейской службы. Впрочем, из своего положения "мордой долу" я успел рассмотреть только лючок вентиляции подвала возле самой земли и солидные каменные ступени с лежащей на площадке крыльца обснеженной мешковиной.

В четыре руки меня выдернули из саней и буквально поволокли, исподтишка довольно болезненно пихая в область почек, внутрь здания, мимо деловито придерживающего высокую дверь ещё одного полицейского чина. В конце достаточно просторного вестибюля находилась лестница с мощными перилами. На ведущей на второй этаж площадке, освещённые сверху светом из окон, висели два ростовых портрета. Я ожидал увидеть в казённом помещении портрет Николая Второго в преображенском мундире: в конце концов каждый уважающий себя реконструктор знает о реконструируемой эпохе "немножечко" больше, чем средний гражданин РФ, в лучшем случае смотревший пару-тройку сериалов про доблестных царских сыщиков - борцов с "бомбистами" и шпионами или - любитель советского ретро - про самих революционеров, и читавший Валентина нашего Пикуля. Не, Валентин Саввич, конечно, писатель авторитетный и популяризатор истории прекрасный - сам с удовольствием "проглатывал" его романы - но "сказочник" ещё тот! Но на то он и художник слова - а художник так видит! Но вот второй портрет, причём находящийся в центре взгляда, был необычен. На картине был изображен бородатый мужчина в кирасирской форме, опирающийся на спинку высокого кресла, изображающего, по-видимому, трон, на котором статично застыл розовощёкий младенец, задрапированный в царскую мантию с императорской короной над головой, которую - корону, а не голову - поддерживали какие-то аллегорические фигуры - то ли ангелы, то ли музы. Маленькие ручки царственного отрока крепко сжимали совершенно несоразмерные державу и скипетр. Кавалериста я узнал сразу: Великий Князь Николай Николаевич, в Великую войну - Верховный главнокомандующий русской армии, двоюродный дядя своего тёзки-императора. А вот ребёнок?.. Неужели царевич Алексей? Хотя какой "царевич", раз в мантии? Царь Алексей Николаевич, за номером вторым этого имени. Блин, а разве он уже родился к девятьсот пятому году? Не помню, хоть убей. Ладно, будем считать, что родился. Тогда, выходит, Николай Николаевич - регент? А почему? Там в романовской семейке и до него несколько человек было, начиная с царского брата Михаила Александровича. На них что - мор напал, эпидемия среди Голштейн-Готторпов? Или я вообще в какой-то параллельной реальности, где они все вообще не понародились? Дурдом.

По лестнице вальяжно спускался какой-то важный полицейский чин в светлом офицерском пальто с узкими погонами. Молодое лицо с узенькой полоской отращиваемой бородки по контуру выражало безмятежность и презрение ко всему, находящемуся ниже по жизненному статусу. В руке он небрежно нёс форменную фуражку и пару перчаток.

Лениво окинув взглядом нашу живую картину "Репин. Споймали", чин соизволил задержаться на нижней ступеньке, возвышаясь таким образом даже над "шкафом"-городовым, уже тянущемся перед начальством, пытаясь одновременно и откозырять, и принять стойку "смирно", продолжая левой рукой удерживать меня.

- Здорово, Горохов! Смотрю, бдишь, спозаранку вон кого-то словил. Молодец.

- Рад стараться, ваше благородие! - полицай от начальственной похвалы расцвёл, слово стопарь опрокинул.

- Сколько раз я говорил, Горохов: не орите, аки трубы иерихонские. - Офицер демонстративно поковырялся мизинцем в ухе, демонстрируя, что его от крика заложило. - За что ты его задержал?

- Так что, вашблагородь, подозрительный! Одет в солдатское, а перекрасил, погоны, кокарду снял, шинель не иначе, как пропил, ракалья! Бумаг никаких при себе не имеет, отпускного жетона - тоже. Значит, ваше благородие, либо дезинтёр беглый, от фронта скрывающийся, либо ещё какой гультяй. Но всяко - беспаспортный! Я его, ваше благородие, в городском саду остановил, где я есть должность сполнять приставленный. А он, р-распросук-кин сын, меня в самое солнышко как двинет, что я аж свету Божьего не взвидел, вырвался - и ну латата! Я, ясное дело, присягу сполняю, за ним бегу, свищу, потому как явственно сопротивление при сполнении и нанесение повреждениев. Слава Богу, дворник Новицкий тут же оказался, он-то его и приложил малость в харю. У Новицкого на такие случАи завсегда свинчатка в рукавицу вшита, верно я говорю? - обратился прото-мент к дворнику.

- Истинная правда. Иначе в нашем деле никак невозможно. Мало ли, кто буянить станет - а мы завсегда родной полиции помогать готовые...

- А-а-а... - Голос полицейского начальника стал ещё ленивее. - Ну, сведите этого бегуна вниз, к Кульчицкому. Пусть оформит...

С этими словами офицер полиции - я успел заметить на узком погоне три вертикально расположенные звёздочки на просвете (жаль, в не-армейских знаках различия "на царизм" я не разбираюсь!) - сошёл с лестницы и, повернувшись к большому зеркальному трюмо у стены, водрузил на голову фуражку, привычным вертикальным жестом ладони автоматически проверив симметричное расположение кокарды. Надо же: в зеркало глядится, а рука сама действует! Из кадровых, видно.

- Ваше благородие! Произошло недоразумение! - Я попытался рвануться к офицеру, но крепкие руки дворника и городового не разжались. - У меня были документы, но пропали вместе с шинелью! Я - не дезертир, меня давно демобилизовали! Рабочий я, автослесарь!

Полицейский начальник взглянул на меня, вернее, на отражение в зеркале. Брови слегка удивлённо вздёрнулись, потом тонкие губы дрогнули в усмешке:

- Рабочий? Про-ле-тарий? Тем хуже. - И небрежно махнул зажатыми в руке перчатками моим пленителям. - Ну, что же вы? Ступайте, ступайте...

И, развернувшись, чёткими шагами пересек вестибюль. Раскрылась высокая дверь, впуская холодный воздух с улицы и вновь хлопнула за спиной офицера.

А меня потащили по боковому пролёту лестницы вниз...