– Я сделала? – я даже дар речи потеряла. – Я??? Да что же это такое, а?

Успокоительная настойка не помогла. Я села на тюк и зарыдала, оплакивая свое доброе имя… да и вообще настроение было такое подходящее.

– Ольгерда, – нервно сказал профессор. – Я не знаю, что у вас произошло, но…

– Но сразу обвиняете меня-а-а-а, да?

– Ола, ну ты сравнила себя и мальчиков… Ты ведь…

– Что я-а?..

– Успокойся, пожалуйста, – профессор смущенно топтался на месте, протягивая мне платок. – Давай поговорим…

– А-а-а-а! – возрыдала я и трубно высморкалась. – Никто, никто меня не любит! Никто не ценит! Не уважает! Бедная я несчастная!

– Панна, мы не думали, что это для вас так важно, – тихо сказал Ходрик. – Правда, ведь люди не любят работать, мы думали, нас к вам специально отправили, чтобы отдохнуть…

– Отдохнуть? – взвыла я.

– Панна, но… Простите нас…

– Вот умру, – сказала я, укладываясь на тюке и закрывая глаза. – Вот вернется Отто и увидит, что я лежу, мертвая. Совсем. Умерла от огорчения. От разрыва сердца! И записка лежит. «В моей смерти прошу винить трех студентов, которые уничтожили во мне веру в гномов!». А муж у меня некромант, между прочим, вот он обвинит, да, еще как обвинит!

Я затихла, и только слезы хрустальными каплями срывались с моих ресниц. Не поправить ли мне юбку, или она красиво подчеркивает мои стройные ноги?

Лежать на тюке было удобно и мягко. Зря я на мастериц грешила, пусть упаковка не блещет красотой, зато умирать на ней приятно.

– Она же не умрет? – шепотом спросил Стефан у профессора.

Тот тяжело вздохнул.

– Эта – может. Просто из вредности.

– Панна Ольгерда, – кто-то прикоснулся к моей ноге. Я ею не дернула. Вот еще, велика честь, воскресать ради трех идиотов. – Панна Ольгерда…

– Идите работать, – сказал профессор. – Только не испортите ничего. Может, она встанет ради того, чтобы проверить, что вы делаете.

– Да это же просто спектакль! – возмутился Лукаш. – А вы все ей подыгрываете! Противно смотреть!