Псковитяне взяли Вышегород. Холмский обратил в пепел Русу. Не ожидав войны летом и нападения столь дружного, сильного, новогородцы послали сказать Великому князю, что они желают вступить с ним в переговоры, а сами устроили нападение на московитян.
Пехота новогородская, пройдя по Ильменю на судах, внезапно ударила на оплошных москвитян. Но Холмский и товарищ его, боярин Феодор Давидович, храбростию загладили свою неосторожность, положили на месте 500 неприятелей, рассеяли остальных, и с жестокосердием, свойственным тогдашнему веку, приказав отрезать пленникам носы, губы, посылали их искаженных в Новгород.
Москвитяне бросили в воду все латы, шлемы, щиты неприятельские, взятые в добычу ими, говоря, что войско Великого князя богато собственными доспехами и не имеет нужды в изменнических.
Новогородцы приписали сие несчастие тому, что конное их войско не соединилось с пехотным, и что особенный полк Архиепископский отрекся от битвы, сказав:
— Владыка Феофил запретил нам поднимать руку на Великого князя, а велел сражаться только с неверными псковитянами.
Желая обмануть Иоанна, новогородские чиновники отправили к нему второго посла с уверением, что они готовы на мир, и что войско их еще не действовало против московского.
Но Великий князь уже имел известие о победе Холмского, и, став на берегу озера Коломны, приказал сему воеводе идти за Шелонь навстречу псковитянам и вместе с ними к Новугороду: Михаилу же Верейскому осадить городок Демон.
В самое то время, когда Холмский думал переправляться на другую сторону реки, он увидел неприятеля столь многочисленного, что москвитяне изумились. Их было пять тысяч, а новогородцев от тридцати до сорока тысяч.
Но воеводы Иоанновы, сказав дружине, — Настало время послужить государю; не убоимся ни трехсот тысяч мятежников; за нас правда и господь вседержитель, — бросились на конях в Шелонь, с крутого берега, и в глубоком месте.
Новогородцы не стояли ни часу. Лошади их, язвимые стрелами, начали сбивать с себя всадников; ужас объял воевод малодушных и войско неопытное; обратили они тыл; скакали без памяти и топтали друг друга, гонимые, истребляемые победителем; утомив коней, бросались в воду, в тину болотную; не находили пути в лесах своих, тонули или умирали от ран; иные же проскакали мимо Новагорода, думая, что он уже взят Иоанном.
В безумии страха им везде казался неприятель, везде слышался крик: Москва! Москва! На пространстве двенадцати верст полки великокняжеские гнали их, убив двенадцать тысяч человек, взяли одну тысячу семьсот пленников. Холмский и боярин Феодор Давидович, трубным звуком возвестив победу, сошли с коней, приложились к образам под знаменами и прославили милость неба…»
Новгород
Писана эта история человеком либо самому бывшим свидетелем происходящих событий, либо слушавшему изустные рассказы об этом.
Для верности я обратился к истории государства российского Н.М. Карамзина, изданной в 1842 году в типографии г. Санкт-Петербурга. И хронология соблюдена и последовательность изложения. Неужели я нашел рукопись самого Карамзина, почему-то написанную от имени какого-то Якова Пфеффера?
Сравнив фотокопию рукописи Карамзина с имеющимся у меня документом, я понял, что Карамзин к ней и не прикасался. Да и возраст, и качество бумаги наводили на мысль о том, что документ сей много старше самого Карамзина.
«Миновало около двух недель после Шелонской битвы, которая произвела в новогородцах неописанный ужас. Они надеялись на Казимира, и с нетерпением ждали вестей от своего посла, отправленного к нему через Ливонию, с усильным требованием, чтобы король спешил защитить их; но сей посол возвратился, и с горестью объявил, что магистр ордена не пустил его в Литву.
Сильное брожение открылось в Новагороде. Народ рассуждал, что времена переменились; что небо покровительствует Иоанну и дает ему смелость вместе со счастием; что сей государь правосуден: карает и милует; что лучше спастися смирением, нежели погибнуть от упрямства. Народ видел в Марфе-посаднице главную виновницу сей бедственной войны; он требовал хлеба и мира.
Новгородцы за свою вину обещали внести в казну великокняжескую пятнадцать тысяч рублей или около восьмидесяти пудов серебра, в разные сроки; возвратили Иоанну прилежащие к Вологде земли, берега Пинеги, Мезены, Немьюги, Выи, Поганой Суры, Пильи горы, места, уступленные ими Василию Темному, но после отнятые силою; обязались в назначенные времена платить государям московским черную или народную дань, также и митрополиту судную пошлину, клялися ставить своих архиепископов только в Москве, у гроба св. Петра Чудотворца, в дому Богоматери; не иметь никакого сношения с королем польским, ни с Литвою; не принимать к себе тамошних князей и врагов Иоанновых, князя Можайского, сыновей Шемяки и Василия Ярославовича Боровского; отменили так называемые Вечевые грамоты; признали верховную судебную власть государя московского, в случае несогласия его наместников с новогородскими сановниками; обещались не издавать впредь судных грамот без утверждения и печати Великого князя, и прочее.
Марфу-посадницу Борецкую Великий князь в договоре не упомянул, как бы из презрения к слабой жене…
Еще Новгород остался державою народною, но свобода его была уже единственно милостию Иоанна и долженствовала исчезнуть по мановению самодержца. Нет свободы, когда нет силы ее защитить…»