Что уж тогда говорить о лице, о котором я раньше так заботилась, которое холила и лелеяла. Как я боялась ранних морщин, складок и синяков под глазами! С уходом Юры эти проблемы отодвинулись на второй план. И вот уже сутки я издевалась над своим лицом на всю катушку: долго торчала на солнце, недосыпала и только что не купалась в грязи. Но, кажется, в сумке у меня завалялся носовой платок. Надо бы протереть лицо, чтобы не напугать гостеприимного хозяина…

Вспомнив о платке, я поняла, что давно не чувствую сумку на шее. Меня бросило в жар. Я машинально ощупала себя, словно сумка такая вещь, которую легко не заметить. Ничего! Пусто! А я, как ни напрягала мозги, так и не вспомнила, до какого момента сумка была при мне. Нет, на мосту она еще болталась на шее. Я точно ее поправляла, чтобы не мешала движению! А вот при встрече с Амрой… кажется, ее уже не было, когда я наклонялась за веткой…

Я шепотом выругалась. Теперь гадай, не гадай, толку никакого. Кто бы меня вразумил вовремя, что нужно быть осторожнее. В растерянности я оглянулась назад. Что делать? Документы, банковская карта, деньги – все, абсолютно все я посеяла в первые часы пребывания в чужой незнакомой стране, да еще в глуши, из которой бесплатно вряд ли выберешься. А как переходить границу без паспорта?

Я схватилась за голову. Реветь не имело смысла, нужно что-то решать. Возвращение назад по кошмарной дороге чревато новыми неприятностями, тут я не сомневалась. И где гарантия, что я отыщу сумку в такой-то темноте? Если мыслить здраво, то надо двигаться вперед. Возможно, утром удастся уговорить Давида или Вадима заняться ее поисками. А если сумку найдет случайный прохожий, заберет деньги, а документы и карту выбросит в реку? Что мне тогда останется? Навечно поселиться в Абхазии? Как обрадуются Лизонька и Юра, если я исчезну с их горизонта! Но я им не позволю ликовать слишком долго. Позвоню Любаве – среди тех, кого она тренирует, важные дамы из Госдумы и Министерства внутренних дел. Возможно, что-то посоветуют или чем-то помогут. Но это так, на всякий случай. Запасной вариант. Я ведь не теряла надежды, что сумка найдется.

Наладив контакт с разумом, я двинулась вперед. Но теперь перемещалась осторожно и медленно. По такой дороге любая спешка могла привести к печальному исходу. Проезжая часть, как я ее называла, сузилась до минимума, прижалась к скале, а затем вообще исчезла, ухнув куда-то вниз. В этом месте скальные выступы образовали природную лестницу, только ступеньки в ней были разной высоты и ширины. Я решила не рисковать и преодолела «лестницу» на пятой точке, тормозя руками и ногами на крутых участках и не думая, что джинсы теперь уже точно превратятся в тряпье.

Наконец и этот спуск закончился. Дорога стала шире, ровнее и суше, но потом снова пошла в гору. Со всех сторон меня окружали деревья. Я посветила направо и, о, счастье! – обнаружила, что они огорожены крепким забором из сетки-рабицы, закрепленной на металлических столбах. Ура, цивилизация! Я задохнулась от радости. Дошла! Выжила! Самое страшное позади, а впереди – горячий душ, чистая постель и, наверное, стакан чая с лимоном. Это было пределом моих мечтаний. Особенно чай с лимоном.

Обретя надежду, я ощутила новый прилив сил, видно, открылось второе дыхание. Душа ликовала… Но напрасно! Рано я расслабилась. Забыв об осторожности, чуть не свалилась в промоину, разрезавшую дорогу пополам, и тупо топталась теперь на краю. Промоина не выглядела глубокой, но на дне скопилась вода, вернее, жидкая грязь вперемешку с камнями. Здесь даже резиновые сапоги были бессильны.

С тоской осмотревшись по сторонам, я поняла: тьма стала реже. Уже виднелись отдельные деревья, мелкие камни под ногами и куски дерна на дне ямы (вероятно, почва провалилась совсем недавно). Небо тоже посерело, хотя тучи висели низко, и из них сочилась мелкая гадость. Надо же, утро наступило! Ничего себе!

Я снова огляделась, пытаясь отыскать доску или корягу, чтобы перебросить через препятствие. Ничего не нашла, но зато увидела, что промоина доходит только до забора. Так, обрадовалась я, всего-то делов, что перелезть через забор, обойти зловредную яму и тем же макаром вернуться на дорогу…

Недолго думая, я направилась к забору. Перелезть через него оказалось непросто. Я долго пыхтела, ругалась, но, в конце концов, подтянулась, тяжело перевалилась через железную раму и с шумом приземлилась в густые кусты, которые тянулись вдоль изгороди, насколько видел глаз. Поднявшись на ноги, я поняла, что свалилась в заросли «лаврушки» – так моя бабуля называла лавровый лист. Тут этого листа была сущая пропасть!

Еще я увидела, что все вокруг засажено орешником. По осени, надо думать, здесь собирали тонны фундука.

Уже рассвело настолько, что я стала различать предметы на значительном удалении. Это меня обрадовало. При свете дня опасность кажется пустяковой, а ночные тревоги – зряшными. Я сделала несколько шагов, миновала промоину и торопливо направилась к забору. Ведь неизвестно, как поведут себя хозяева, если заметят чужого человека на своей делянке. Особенно, если они при оружии. Правда, я сомневалась, что мне хватит сил снова преодолеть забор, даже при угрозе быть пристреленной.

Задумчиво измерив на глаз высоту, я вздохнула, приноравливаясь, как бы ловчее подпрыгнуть и ухватиться за верхнюю раму, к которой крепилась рабица. И тут краем глаза заметила двух огромных собак. Они неслись молча, их тела стлались над травой, то скрываясь, то вылетая из тумана, низкой пеленой затянувшего землю. Косматая шерсть, разинутые пасти с вываленными языками я увидела уже в полете…

– Мама! – заорала я и птичкой взлетела на верхнюю перекладину. И едва успела подтянуть ноги.

Собаки бросились передними лапами на сетку и только теперь залились оглушительным лаем. Квадратные морды огромных лохматых кавказцев я разглядела уже с обратной стороны забора. Собаки бесновались. Глаза их налились кровью. Они не лаяли, а утробно бухали, словно сваи в землю заколачивали. Страшные клыки, раззявленные пасти, слюна, вожжами висевшая на брыластых щеках…

Я показала им язык, а затем, обнаглев, средний палец. Собаки взвыли от унижения, мощные лапы принялись рвать сетку. И хотя я понимала, что стальная рабица им не по зубам и не по когтям, предпочла убраться от греха подальше.

И тут вдруг вспомнилось, как представляла себе, с какой легкостью пройдусь по местной деревенской улице. Смех да и только! Эх, где ж та милая сердцу тихая улочка Бердичева? С милыми садочками и яркими мальвами. Здесь же кроме забора и двух злобных псин – никаких признаков поселения.

Тем временем становилось все светлее и светлее, а при солнце положение дел зачастую кажется не таким уж мрачным. Я прошла еще метров сто. Вдруг деревья расступились и передо мной вырос на горном склоне огромный белый дом с красной крышей и ажурными балконами по второму и третьему этажам. На фоне темных зарослей и серых скал он показался мне огромным парусником, возникшим на горизонте. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – пробормотала я, оторопев на мгновение. – Избушки на курьих ножках в сказках остались!»

В окна мансарды ударил первый солнечный луч, отразившись от стекол, заплясал, заискрился, и вдруг я увидела радугу. Яркую, но мимолетную, на фоне темной тучи, убегавшей за гору. Говорят, на одном конце утренней радуги – ковш с любовью, а у той, что на закате, – с золотом. Кто же против того, чтобы зачерпнуть немного счастья? А с любовью… Была у меня любовь, только вся вышла. Я вздохнула. Дверцу в своем сердце я заколотила гвоздями. Пусть больно, но зато не будет повторения. Тысячи женщин живут без любви, и ничего, справляются. И даже радуются жизни. Я тоже научусь жить без любви. Вот с сегодняшнего дня и возьмусь за обучение.

Я остановилась перевести дух и оглянулась. Невысокие холмы, поросшие буйным лесом, серые и красноватые скалы, а далеко на горизонте – бирюзовая полоска, намного ярче неба, в котором копились кучевые облака. Я поняла: там море! Над головой пронеслась пестрая сойка, в кустах зазвучали переливы флейты – завел свою нехитрую песню черный дрозд. Зачирикали и задрались на ветке воробьи, а в воздухе остро и пронзительно запахло молодой листвой, мокрой травой и еще чем-то волнующим и давно забытым. Тем, что притупилось, сгладилось, стерлось в суматохе столичной жизни. А тут словно прорвалось сквозь толщу шлака и бетона.