Но все вокруг говорили о ставках, фаворитах и аутсайдерах, а Нэн просто сидела и смотрела в окно.
Лошади ее ничуть не интересовали.
Найти Саймона и попасться ему на глаза труда не составило. Нэн стояла у одной из многочисленных угольных жаровен, делая вид, что изо всех сил греет руки, а сама краем глаз наблюдала за ним.
— Как я рад снова видеть вас, Нэн Махон, — сказал он. — А где же ваша группа поддержки?
— Что вы имеете в виду? — Ее улыбка была теплой и дружеской.
— До сих пор я видел вас только в сопровождении целого женского полка.
— Не сегодня. Я приехала сюда с братьями. Они пошли делать ставки.
— Отлично. Можно угостить вас чем-нибудь?
— Да. С удовольствием, но только один раз. Я должна встретиться с ними после третьего заезда.
Они вошли в переполненный бар. Саймон слегка придерживал ее за локоть.
Люди окликали Саймона и улыбались ему. Нэн была уверена, что ее тоже принимают за ровню. Никто не смотрел на нее с жалостью. Никто не представлял себе, из какого дома она вышла утром, чтобы сесть на автобус. Из дома, пол которого был залит виски, люстра разбита, а половина рождественского пудинга, попавшегося отцу под пьяную руку, прилипла к стене. Эти люди считали Нэн своей.
Ева довольно осматривала свой маленький домик.
Горели керосиновые лампы, заливавшие комнату теплым светом. В камине был разведен огонь.
Мать Фрэнсис оставила в коттедже вещи, которые называла старой рухлядью. Именно те, которые Еве хотелось бы иметь. Синюю вазу, в которую было удобно поставить наломанные Евой ивовые прутья. Несколько книг, стоявших на полке в углу. Два надтреснутых фарфоровых подсвечника для каминной полки. Начищенный и отполированный ящик для угля.
На кухонной полке стояли кастрюли, скорее всего, принесенные из монастыря. Вряд ли они оставались здесь со времен ее родителей.
В отличие от пианино. Пианино Сары Уэстуорд. Ева провела пальцами по клавиатуре и еще раз пожалела, что не уделяла должного внимания урокам матери Бернард. Мать Фрэнсис очень хотела, чтобы Ева разделила ее горячую любовь к музыке. Шкаф матери, перенесенный в монастырь, был битком набит нотами. Сестры тщательно расставили их и годами берегли от сырости. Когда в школу приходил настройщик, его неизменно провожали через сад к пианино, которое, как он часто говорил матери Фрэнсис, было в двадцать раз лучше всего, что стояло в музыкальном кабинете монастыря Святой Марии.
— Оно не наше, — часто говорила мать-настоятельница.
— Если так, то зачем я его настраиваю? — каждый год отвечал он.
Ева села у огня и обхватила себя руками.
Как всегда, мать Фрэнсис оказалась права. Иметь свой дом было очень приятно.