— Потихоньку. Так чего ты прикатила?

— Вопрос не очень любезен, дорогой. Ну да ты всегда был с приветом, поэтому тебе простительно.

— И все же.

— Что-то тоскливо сделалось мне сегодня. Ездила к Пантелееву — он обещал кое-какие документы подбросить к моей диссертации. Его стерва жена сказала, что его нет дома…

— Ты бы предварительно позвонила ему, что ли.

— Звонила. Вчера. Мне казалось, что я ему нравлюсь.

— Кому? — озадачился Леня.

— Пантелееву!

— Господи, Римма. Иногда твоя непосредственность выходит за всякие рамки.

— Непосредственность — это то, чего каждому человеку чуть-чуть недостает, — гостья выпустила струйку дыма в потолок. — Мы разучились быть просто людьми. Тебе так не кажется?

Лене нравилось смотреть на ее полное, подвижное лицо с дурацкой вишневой помадой на губах. Щеки ее походили на румяные булочки, только ждавшие лакомку. В глазах ее всегда прятались лукавство и игра. Римма коротко стриглась, не умела выбирать одежду и обувь, но при этом внушала впечатление цельной, гармоничной особы, которая живет в ладу сама с собой.

— Как у тебя с Ирой? — она заинтересованно уставилась на Леню, отставив руку с сигаретой.

— Не дождешься! Ты меня пугаешь иногда, Римма, своими вопросами.

— А сам ты как?

— Разве не знаешь? Кручусь как белка в колесе…

— А тебе это нравится?

— Не очень. Но что ж поделаешь?

— Самому себе стопоры надо ставить, Ленчик. Как-то все же жить по зову души.

— Не в этом мире, — улыбнулся Леня. — Слишком идеалистично.

— Наоборот, дорогой. Как раз в этом, — Римма откусила пряник и хлебнула чуть остывший чай. — По-другому — засосет… Что потом Богу скажешь?