Только вот и Воротынскому она, как ни крути, не чужая.

— Нет-нет, — заторопился я с ответом. — Просто, коль не выбрал государь княжну Долгорукую, то это, наверное, зазорно для отца.

— Пустое, — с видимым облегчением почти весело отмахнулся Воротынский. — Их вон сколь на смотрины съехалось, так что — всем зазорно? Зато каждый отец про свою станет сказывать, будто его дщерь в последней дюжине[61] оказалась и совсем уж было государь на нее глаз положил, да тут она чихнула не вовремя, потому токмо он ее соседку и избрал. Ежели их всех послухать, так в последней дюжине несколько сотен стояло и все расчихались не ко времени. — И с широкой добродушной улыбкой осведомился: — Сватов решил заслать?

Я кивнул.

— Потому и хотел чин заполучить, — закинул я удочку. — Чтобы отец ее не просто за фряжского князя выдавал, а и…

Договаривать не стал. Раз кидает с соавторством, пусть думает сам, какую должность он в состоянии для меня выпросить.

— На этой мельнице помол не скоро выйдет… — задумчиво протянул Воротынский. — Но с божьей помощью замолвлю я за тебя словечко. Случай подвернется, и непременно замолвлю. Но тебе же не токмо чин надобен — добрые сваты потребны?

— Еще как, — вздохнул я.

— Оно и впрямь к Андрею Тимофеевичу абы каких нельзя — в отказ пойти может. Но и я тебе не гожусь, — огорошил меня князь новостью. — Чай, в родстве с невестой. Не принято так на Руси. Но ништо, — тут же успокоил он меня, — дай срок. Как токмо зачтет государь, что мы тут с тобой учинили, да все одобрит, — похоже, что в этом Воротынский ничуть не сомневался, — так я сразу и помыслю, кого к нему сподручнее послать. Покров токмо миновал, так что до Масленицы времени много[62], поспеем тебя окрутить.

Я вздохнул с облегчением. Кажется, на этот раз у меня все выгорит, и осечки случиться не должно. Кого бы ни подобрал Воротынский — можно не сомневаться, что будущие сваты окажутся людьми именитыми и, скорее всего, с княжескими титулами. Таким Долгорукий не откажет при всем своем чванстве и высокомерии. Побоится нажить врагов.

И когда я встретил Михаилу Ивановича, вернувшегося от государя с известием, что все в порядке, радости моей не было конца. На пиру, который закатил Воротынский по такому случаю, не поскупившись и выставив угощение для всей дворни, мой рот не закрывался ни на минуту. Я шутил, балагурил, сыпал анекдотами, которые переделывал на ходу, рассказывал забавные байки — словом, душа-парень.

— Вот кого государю в дружки для своей невесты выбрать, — отсмеявшись над моей очередной шуткой, заявил Воротынский. — Жаль, что ты фрязин. Поди, у Бориски Годунова столь много всякой всячины в главе не сыщется.

— Сыщется, — заявил я уверенно.

Мне ли не знать, сколько всякой всячины копошится в голове у этого красавчика. Не только на одну свадьбу — на всю жизнь с избытком и еще на царский венец останется.

Почему-то вспомнилась его сдержанная радость, выраженная в скромной улыбке, когда я сообщил Борису, что было мне видение, как он сидит на царской свадьбе дружкой у будущей царицы. Он и тогда сумел удержать себя в руках, не дав эмоциям выплеснуться наружу. Только по засветившимся от счастья темно-карим глазам и можно было определить, как ликует душа парня. И я уверенно повторил:

— У Бориса Федоровича много чего сыщется. А что, государь решил все-таки жениться на Марфе Собакиной? — поинтересовался я как бы между делом. — Больная ведь.

Признаться, были у меня опасения, что Иоанн Васильевич в последний момент откажется. Знаете, летописи летописями, а вдруг монахи чего-то напутали и на самом деле все происходило иначе.

— Решился, — кивнул Воротынский. — Уповая на милость господню не к невесте, но к жене божьего помазанника. Сказывают, он и Малюте Скуратову место в дружках у Марфы отвел, так что тесть вместях с зятем сидеть будет.

Уф-ф. Даже от сердца отлегло. Раз женится, значит, не такая уж она безнадежно больная. Даты ее смерти я не помнил даже приблизительно — не такой уж значительной персоной она была, а мне за три дня предстояло о-го-го, сколько вызубрить, так что ее я благополучно упустил. Потому в голове отложилось лишь то, что она скончается вскоре после свадьбы. Но «вскоре» — понятие растяжимое, от нескольких дней до нескольких месяцев. И теперь оставалось надеяться, что она дождется окончания моего сватовства. И я развеселился пуще прежнего.

Гуднули, конечно, на славу. Медок я у Воротынского перепробовал весь — и со смородиновым листом, и вишневый, и яблочный, и грушевый, и малиновый, добравшись до вовсе экзотичных — брусничных, ягодных и какого-то сыченого, о вкусе которого, равно как и о том, что именно туда добавляли, сказать затрудняюсь. Да и немудрено — мы сразу принялись употреблять его с Михаилом Ивановичем из весьма внушительной по размеру посуды — царегородских достаканов, извлеченных по такому случаю из особого поставца. Достаканы подозрительно напоминали обычные, используемые в наше время — вон, оказывается, откуда пошло их название. Отличались «дедушки» от своих далеких потомков лишь тем, что были неграненые, а вверху расширялись.