Обе женщины, вспомнив это событие, начали со смехом вспоминать подробности той погони. Посмеявшись, они вернулись к прежней теме.

– Надя, ты знаешь, я ведь всю жизнь работала в школе. Так вот, я такого парня не видела никогда. Очень целеустремленный. Похоже, уже в этом возрасте знает, чего хочет от жизни. Если у них с Анютой в дальнейшем сладится, она будет за ним как за каменной стеной, попомни мои слова.

После чаепития фон настроения в нашей компании улучшился. Особенно обрадовалась Аня, когда узнала, что я буду учиться в нашем университете и никуда не уеду.

Посидев еще немного, она засобиралась домой. Естественно, я пошел ее провожать. Мы долго гуляли у реки, несколько раз поцеловались, причем Аня, похоже, делала это с большим удовольствием.

Вернулся домой я уже под вечер. Когда зашел в комнату, там сидела мама.

– Сережа, и в кого ты у меня такой? Тебе же только в декабре будет шестнадцать, а по тебе уже девки сохнут.

Тут в разговор вмешалась бабушка:

– В кого, в кого – в отца своего, такой же кобель. Ты, Дашка, вспомни, сколько у тебя в госпитале раненых было – тысячи! За тобой мужики табуном ходили, а ты ведь Лешку выбрала.

– Сережа, я тебя очень прошу, не обижай девочку. Ты сам это затеял, я ведь все вижу. Так что теперь только попробуй ее огорчить – получишь от меня по полной.

На следующий день я долго нежился в постели. За последние три месяца такое бывало нечасто. До экзаменов оставалась еще неделя, знания уже крепко уложились в голове, и я был в раздумьях, что предпринять в эти дни. Внезапно раздался звонок в дверь, вернее, два коротких. Я с волнением понял, кто это может быть. В коридоре уже послышались торопливые шаги моей мамы, а затем раздались радостные возгласы. Я вскочил и как был – в трусах и в майке – тоже ринулся в прихожую. Увидев меня, отец, а это был он, выпустил маму из объятий и посмотрел на меня:

– Ну ты и вымахал, Сергей! Еще пара сантиметров – и меня начнешь перерастать. Ну иди ко мне, сынок. – Он крепко меня обнял.

При взгляде на него я вспомнил будущее, когда отец, ветеран войны, одиноко доживал свои годы в этой квартире. Я в это время еще служил и не мог часто навещать его, Лешка совсем пропал со своей торговлей и также не мог уделять ему внимания. Да он никогда и не требовал ничего. Пока позволяло здоровье, активно участвовал в работе ветеранских организаций, а потом уже больше сидел дома: военная пенсия все-таки позволяла ему жить более свободно по сравнению с другими стариками. Но его, как и всех ветеранов, подкосила перестройка. А когда началась эпидемия выхода из партии и примазавшиеся карьеристы сжигали партбилеты, он совсем сдал. Ему, вступившему в партию в самое тяжелое время войны и знавшему, что звание коммуниста не несет ничего, кроме перспективы первым сложить голову за Родину, было до слез обидно смотреть на всю эту вакханалию. Наверное, из-за этого он тихо умер в начале тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

А сейчас я смотрю на него, полного сил, живого и здорового, с уже двумя звездами на погонах.

– Папа, да ты уже подполковник! – воскликнул я.

– Не уже сынок, а еще только. Ты же знаешь, сколько я служу.

Но тут нас прервала мама:

– Так, мужчины, быстро один одеваться, другой – переодеваться, у нас сейчас будет праздничный завтрак. Надо отпраздновать папин приезд и звездочки.

Отец переоделся и медленно начал распаковывать чемоданы. Мне пришлось имитировать любопытство мальчишки, ожидающего отцовских подарков. Первым отец извлек подарок для мамы и надел ей на шею роскошное по тем временам ожерелье из черного чешского стекла. Затем достал платок бабушке. С огорчением узнав, что Лешка в деревне, извлек большой деревянный ящик с набором столярного инструмента. А затем вручил два свертка мне:

– Ну, Сережка, ты в этом году удивил меня так удивил. Вот держи, специально для тебя у моряков купил.

И он протянул мне американский фонендоскоп и изящный неврологический молоточек.