Вот уже две недели, как я приехала сюда. И, как никогда, скучаю по отцу. Я думала, что смена обстановки, новые впечатления помогут мне справиться с горем. Но этого не случилось. И даже туман «Недели первокурсников» не может застить мою подавленность. Мы составляли с отцом славный дуэт – как соль и перец, как Моркомб и Уайз (его любимое шоу). Такой близостью с отцом, что была у меня, не может похвастаться ни один из моих друзей. Две жизни, сплетенные вместе судьбой… Да, мы были с ним очень близки!

Как же я разозлилась в «Пикреле»[3] прошлой ночью, когда ребята начали говорить гадости про своих родителей. А потом одна девушка из общежития, живущая в соседней комнате и тоже изучающая английский, – эта вечно сонная Джоси из Джерси – накинулась на меня с расспросами. Естественно, настроение переменилось, когда я всё разъяснила. Ритм пьяного угара паба сбился; никто не знал, что мне сказать и куда отвести глаза. На какой-то миг я словно бы увидела себя сверху и задалась вопросом: а так ли отец видит все в эти дни?

Каких-то пять минут назад – до того, как я пробудилась от солнечного света, сочащегося сквозь тонкие общежитские занавески, – отец был все еще жив. И мы ездили с ним на ланч в Гранчестер[4]. Я намеревалась рассказать отцу освоих первых неделях в колледже, о клубах, в которые я вступила, о людях, с которыми познакомилась. А затем я вспомнила.

Отец часто мне рассказывал о Кембридже. Но приезжали мы сюда вместе только раз – летом, за неделю до его кончины (мне до сих пор не по себе писать такие слова). В тот день он был, как и всегда, неугомонный. Отец обладал невероятной охотой до жизни и быстрым, энергичным умом. Будь у него возможность, он объехал бы со мной весь Кембридж на своем складном велосипеде (на котором он ездил на работу). Или обежал бы его трусцой (физическое состояние отца позволяло ему заниматься горным бегом). Но вместо этого мы прогуливались с ним бодрым шагом, и я очень старалась не отставать от отца.

Он показывал мне колледж – «свой колледж», в котором во времена его молодости учились одни только парни. Можете себе такое представить? Приятно сознавать, что отец учился здесь до меня, гулял по тем же дорожкам, пересекал те же дворы, освященные вековой традицией. А затем он повел меня поплавать на плоскодонке. Только не надел свою соломенную шляпу.

Помнится, в тот день отец иногда затихал, что было для него совсем нехарактерным. А заметив в моих глазах немой вопрос, сослался на рабочие проблемы.

Сама я не расспрашивала, а он никогда не рассказывал о своей работе. Я знала только то, что она заносила нас в различные посольства по всему миру, главным образом в Южной Африке, и что отец работал в Политическом отделе МИДа, посылая в Лондон отчеты, которые, как он шутил, никто никогда не читал. Но последние два года он почти все время находился в Лондоне. Было ли это повышением по службе? Не уверена. Но командировки отца стали редкими и непродолжительными. А я стала уже достаточно взрослой, чтобы в его отсутствие заботиться о себе сама. И достаточно взрослой, чтобы сопровождать отца «при исполнении обязанностей» в столице. Я была с ним даже на приеме в саду Букингемского дворца в прошлом году. Отец пошел туда в той же спортивной куртке, в которой был в тот день на реке Кам.

– Я должен ехать в Индию, – произнес он, без необходимости наклонив голову, когда мы проходили под мостом колледжа Клэр.

– Везет тебе, – сказала я.

И тут же пожалела о своих словах. Ведь я знала, что он не любил уезжать надолго.

– Я отправляюсь в Ладакх, – добавил отец, улыбнувшись.

Он надеялся, что это как-то смягчит удар. Когда-то мы ездили туда вместе – в город Лех, и там просиживали в дешевых кафе на Чангспа-роуд, наблюдая за молодыми израильтянами, приезжавшими в город на мотоциклах «Энфильд Буллит» и пытавшимися найти в горах хоть какое-то успокоение после воинской службы. Возможно, это мое самое любимое место на всем белом свете. И я очень хочу когда-нибудь получить такую работу, которая мне позволит путешествовать по миру так же часто и много, как путешествовал мой отец.

Я заметила, как он кивнул на плоскодонную лодку, проплывавшую мимо нас в противоположном направлении. Впереди восседали горделивые родители, а их спины буравил взглядом нерадивый сыночек. Я уверена, что карьере отца помешало его упорное желание не разлучаться с единственным чадом. Он сам вырастил меня и поставил на ноги, за все время только раз или два прибегнув к помощи няни.

– Пообещай мне, что ты будешь активна и старательна в колледже, – попросил отец.

Помнится, мне не понравился тогда тон отца – в нем сквозило допущение, что его может не оказаться рядом, когда я поеду в Кембридж. Хотя, возможно, мою память искажает суждение задним числом. И все же, в тот солнечный день отец был явно сам не свой; более сдержанный, даже замкнутый, и шутил гораздо меньше, чем обычно.

– Вступай во все клубы и общества, – продолжил он с наигранной беззаботностью в голосе. – Пробуй всё, живи там полной жизнью. Лично я в один прекрасный вечер вступил и в партию лейбористов, и в партию консерваторов, и в социал-демократическую партию.

– А в гребле ты так поднаторел, потому что вступил в клуб лодочников?