В XIII веке схоластическая философия достигла своего максимального развития. Эпоха Средневековья подходила к концу, европейская цивилизация вступала в новую эпоху своего развития. Знаменательной датой становится 1270 год, когда парижский епископ Этьен Тампье издает указ, осуждающий ряд положений Аристотеля.233 Указ содержит 13 тезисов, среди которых учение о вечности мира, о влиянии звезд на судьбу, об отсутствии свободы воли и т.д. В 1277 году выходит второй указ осуждающий уже 219 тезисов, среди которых были и тезисы Аверроэса и даже некоторые положения Фомы Аквинского. Таким образом, авторитет Аристотеля в области философии был поставлен под сомнение. Это осуждение сыграло огромную роль в истории науки, став первым серьезным выступлением против авторитета Стагирита. Историк науки Пьер Дюгем справедливо считал этот указ – «зачатием» новоевропейской науки.234

Роль трудов Аристотеля в создании европейской науки невозможно переоценить. Но, усвоив Аристотеля, европейцам нужно было двигаться дальше. Осуждение тезисов Аристотеля сделало еще более актуальной задачу дальнейшего развития философии. Как пишет В.Н. Катасонов, после осуждения, «строить космологию по Аристотелю было уже невозможно… И парадоксальным образом это осуждение, это, казалось бы, внешнее препятствие для мысли, вдруг оказалось стимулом для разработки новых плодотворных точек зрения».235

Как показал Дюгем, осуждение 1277 года способствовало изменению самого метода физики. В Аристотелевской науке не было места эксперименту.236 В целом она строила науку изначально исходящую из логических предпосылок. Аристотель исходил из причин вещей и только потом переходил к самим вещам. Но осуждение 1277 года ударило как раз по метафизическим предпосылкам Аристотелевской науки, что неизбежно ставило под сомнение всю систему. Как пишет В.Н. Катасонов: «Начала физики превращаются из достоверных, необходимых посылок в гипотезы, а сами космологические теории постепенно приобретают тот смысл слова «теории», который она имеет для нас сегодня: как некоторой предположительной, одной из возможных схем действительности, более или менее удачно описывающей, «спасающей» феномены».237 Для выяснения какая схема используется в действительности бесполезно ограничиваться лишь теоретическими рассуждениями. Всемогущий Творец мог сотворить мир различными способами. Для того чтобы выяснить, какой из множества логически возможных способов Он предпочел, необходимо обратиться к самому Божественному творению.238 Таким образом, как показал Дюгем, истоки новой европейской науки лежат вовсе не в XVII веке, а гораздо ранее, в трудах схоластах XIII-XIV столетий.

Вот как историк философии Дж. Реале характеризует технические достижения XIII века: «В трудах Альберта Великого, Роберта Гроссетеста, Роджера Бэкона, Целека Витело, Теодорика Фрайбургского медленно прорисовываются очертания экспериментальной науки. О чем бы ни зашла речь – о системах рычагов, гидравлическом прессе, механических часах, ткацких станках, дробилках, ветряных мельницах, линзах, бумагопроизводстве, рудниках, порохе, – все это в экономически развитых формах вклад европейского Средневековья. И хотя современные научные технологии обитают вне царства философии, останется фактом истории, что гении экспериментальной науки, будучи теологами, были внутри традиции, освещавшей равновесие мирского и божественного». Наиболее яркой фигурой знаменующей переход европейской науки к новой эпохе является францисканец Уильям Оккам.

Уильям Оккам (1280-1349) является последним крупным философом эпохи схоластики и одним из родоначальников нового научного метода. Оккам также знаменует собой поворот и в духовном мире западных европейцев. Он начисто отвергает все попытки согласования веры и разума. Истины веры и доводы разума несовместимы. Между ограниченным человеческим разумом и Божественным Откровением лежит пропасть. Вера настолько превосходит любые доводы разума, что опираться на его помощь – бессмысленно. Разуму остается лишь изучение окружающего мира.

Оккам изгоняет разум из области веры: с этого момента их границы более не пересекаются. «Откровение – единственное зеркало, где можно увидеть подлинный лик Бога».239 Богослов, по Оккаму, не должен заниматься ссылками на разум. Напротив, он должен показать недостижимость для разума истин веры. Принятие или непринятие христианского Откровения становится уделом исключительно воли, разуму остается лишь заниматься областью наук. Философия и богословие имеют и разные области, и разные методы. Оккам дает новую жизнь теории двойной истины, провозглашая «верю и понимаю». Как заключает Дж. Реале: «На усилиях поколений схоластов, мучительно добивавшихся примирения разума с верой, поставлен крест».240 Трещина, между волей человека и его разумом, существовала всегда. Оккам превратил ее в пропасть.

Отказ Оккама от рационального познания Бога приводит к изменению жизненных приоритетов западных исследователей. Признание непостижимости Бога приводит к потере интереса к нему. Непостижимый Бог постепенно становится неведомым Богом. Европейская наука углубляется в изучение окружающего мира, начиная забывать его Создателя. С одной стороны, такое развитие приводит к выдающимся успехам в области естествознания. Но с другой стороны, это приводит к разделению прежде единой человеческой личности на автономные части. Области разума и веры становятся независимыми, а со временем начинают и противопоставляться друг другу. В это же время Православная Церковь отвергает подобное восприятие отношений веры и разума, человека и Бога. Выдающаяся роль в этом принадлежит свт. Григорию Паламе.

Уильям Оккам стал автором метода, оказавшегося чрезвычайно продуктивным в научном познании мира. Обычно его называют «бритва Оккама». Согласно этому принципу, если две теории приводят к одинаковым практическим следствиям, то из них нужно выбрать наиболее простую. Сам Оккам формулировал принцип, например, так: «То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего»241 «Не стоит умножать сущности сверх необходимого», – вот как нужно использовать бритву Оккама.242

Бритва оказалась крайне эффективным оружием против аристотелевской системы мира. Оккаму не было никаких оснований полагать, будто бы небесные тела состоят из другой материи, чем тела подлунного мира. Он вполне допускал, что звезды состоят из тех же четырех элементов, что и вещи подлунного мира. 243 П.П. Гайденко подводит итог: «снятие принципиального различия между надлунной и подлунной сферами, которое историки науки считали одним из революционных открытий Галилея, произошло двумя столетиями ранее».244

Одной из отличительных особенностей новой науки возникшей в XVII веке стал эксперимент. В трудах Уильяма Оккама мы также видим указание на необходимость экспериментов для изучения того, каким из бесчисленного числа способов Господь сотворил мир. Воля Творца не ограничена никакими законами, поэтому узнать ее можно лишь через изучение творения. Бесконечные логические рассуждения схоластов, согласно Оккаму, никуда не ведут.

Эмпирическая наука Оккама быстро завоевывала популярность сначала в Оксфорде, затем в Париже и по всей Европе. Были подвергнуты существенной критике начала физики Аристотеля. Место логически детерминированной картины мира заняла вероятностная схема. Согласно этой модели, Бог мог сотворить видимый мир бесчисленным количеством способов. Для того чтобы выяснить, какой из них был реализован в действительности, необходимо не рассуждать в кабинетах, а исследовать окружающий мир. Различие методов Аристотеля и оккамистов можно рассмотреть на примере объяснения движения брошенных тел.

В картине мира Аристотеля, для движения тела обязательно необходим источник, дающий это движение. Однако возникала сложность с объяснением движения брошенных тел. Действительно, на летящую стрелу не действует никаких тел, однако она продолжает движение. Аристотель предполагал, что ее толкают завихрения воздуха, возникающие при ее движении. П.П. Гайденко отмечает, что излюбленным примером Аристотеля остается стрела.245 Данная гипотеза подверглась пересмотру уже в эпоху эллинизма, в трудах византийского ученого и богослова Иоанна Филопона. Он предлагает теорию «импетуса»246, т.е. некой энергии передаваемой брошенному телу. «Вполне возможно, – отмечает Гайденко, – что в этот период определенную роль в объяснении движения могло сыграть, помимо чисто теоретических аргументов, и развитие техники, а именно появление катапульт. То, что могло казаться приемлемым для стрелы, стало совсем не столь очевидным после изобретения катапульты: воздух уже слишком "легок" для того, чтобы двигать тяжелое ядро».247 Итак, место легкой стрелы Аристотеля, занимает каменный снаряд.