6. Пилотам до конца жизни снится небо[25]

Психологи, работавшие в авиации и космонавтике, в разное время выдвигали гипотезу, что человек в полете – летчик или космонавт – по-иному, чем на земле, воспринимает себя в пространстве и времени. Однако ученые до 80-х годов прошлого столетия не ставили перед собой задачу объяснить этот феномен через изучение внутреннего мира пилота. Исследовались физиологические функции – как работает организм во внеземной среде обитания, как он борется с перегрузками, гипоксией, перепадами давления и другими физическими воздействиями. Наш сегодняшний собеседник пошел в своем научном поиске основ высокого профессионализма человека, пилотирующего летательный аппарат, гораздо дальше. Его научная школа широко известна, книги, которые он пишет, читают как бестселлеры в разных странах мира. Владимир Пономаренко – генерал майор, доктор медицинских наук, главный научный сотрудник Научно-исследовательского центра авиационной и космической медицины, действительный член Российской академии образования, лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель науки.

– Владимир Александрович, когда Вы начинали заниматься психологией духовности профессионала в авиации, ни о какой душе, ни о каком духе говорить советским ученым ни в коем случае не полагалось, каково бы ни было их мировоззрение. А Ваши исследования подводили к открытиям чуть ли не мистических свойств человека – как могло сформироваться такое направление мысли у Вас, воспитанного на атеистической философии?

– Я был исследователем, летал вместе с пилотами, вводил в воздухе реальные и очень опасные отказы техники. Задание было не летчика изучать, а решить конкретную медико-техническую задачу: в какой степени система информации обеспечивает его действия во время тех или иных отказов техники. Чтобы разработать потом стандарты – на расположение приборов, на сигнализацию и так далее. Но когда я увидел, как ведет себя летчик, как он в доли секунды принимает спасительное решение и потом не может его объяснить, возник вопрос о резервных возможностях человека. Мы записывали десятки физиологических параметров, фиксировали с помощью приборов все реакции – и не находили никаких следов источников дополнительной информации.

Откуда летчик ее берет, если она не отразилась на приборной доске? А оказывается – берет! И энергетику, и информацию. Некоторые летчики мне прямо говорили: в голову вошло, будто кто-то подсказал, что надо делать. Чтобы понять, что с человеком происходило, надо было войти в его подсознание, в душу, изучить его индивидуальность. Только так можно было найти то, что проявляется исключительно на пике экстрима.

«Как монах отрекается от мира, так и человек, у которого душа с небом, отрекается от суеты мирской. Тянет в небо чувство сопричастности, слитности с небом» (Г. Катышев).

Мы задумались, как начинает работать иной канал, откуда летчик черпает информацию, которая никак материально не проявляется. О мистике, естественно, и думать было запрещено. Нужно было перевести проблему в научное русло. И я определил: дух – это высшее психологическое состояние, которое обеспечивает человеку мобилизацию самых глубоких резервов для выхода из сложных, нештатных и аварийных ситуаций. Такая вполне казенная формулировка, иначе меня в те времена никто бы и слушать не стал.

– И вы начали искать, у кого, как и почему включается это состояние? Это зависит от личных свойств, степени подготовленности летчика или все-таки есть что-то еще, что наукой может быть, пока – объяснено быть не может?

– Мы можем сказать со своей определенностью, что летчики, которым удалось выйти из самых опасных ситуаций, обладали высокоразвитой культурой. В частности, им было присуще выраженное эстетическое чувство, восприятие красоты, они получали в воздухе то духовное наслаждение, которое не испытывали на земле – за счет ощущения бесконечности пространства, скорости, третьего измерения, ни с чем не сравнимой свободы. Оказывается, эстетическое чувство в полете работает параллельно с интеллектом и дает летчику предощущение опасности. Оно как бы прогнозирует осложнение, угрозу и начинает решать, как из него выходить.

«Именно в авиации я ощутил, что полеты формируют нравственную часть личности. В моем характере открылся взгляд на понятие чести, ответственности. В полете много трудностей чисто личных, неожиданных для себя, больно бьющих по самолюбию, и благодаря этому человек, находящийся в этой сфере, хорошо видит цену, и, главное, смысл свои жизни-профессии» (Н. Григорьев – из ответов на анкету).

Некоторые летчики в ответах на наши анкеты говорили и об этом. Но мы изучали не время, а личность во времени и пространстве. И мы увидели, что чувство свободы в воздухе пробуждает в летчике ощущение причастности к небу, пространству, бесконечности. Он становится как бы соучастником огромного сущего мира. Понятие свободы было немыслимо в применении к авиации, это слово никто из начальства не любит, какая, в самом деле, свобода в полете, когда есть жесткие инструкции, регламенты, задания? А формирует у пилота мотив к полету и в конечном итоге этический смысл летной деятельности. Проще всего понять это по космонавтам. У них же все было расписано – когда включить поздравление борющемуся народу Африки, какую телеграмму послать, «пролетая над дружественным Вьетнамом». Но самое главное, что они почувствовали там: Земля – один общий дом для всех. Я писал: Гагарин улетел коммунистом, а вернулся гражданином мира. Чем шире и безграничней открываются человеку горизонты пространства, тем шире и глубже раскрепощается душа, дух. Свобода не только раскрепощает, она является защитой от паники, тревоги, страха, нравственно и профессионально подготавливает к преодолению человека, осознавшего, что из любого полета он может не вернуться. Труднее всего преодолеть не ситуацию, а себя, и это одно из высших психологических и духовных качеств человека. Сотни летчиков мы просили объяснить, как они понимают свободу. И почти все ответили, что для них это – доверие, которое повышает чувство ответственности и помогает лучше использовать опыт и силы. И все это – элементы, из которых складываются надежность и профессионализм. Большая и очень опасная ошибка считать профессионализмом всего лишь умение нажимать кнопки. Это прежде всего личные качества, добродетельность. Я всегда говорил: здоровый летчик может долететь на больном самолете, больной и на здоровом самолете не долетит. Под здоровьем пилота, конечно же, понимается не только его физическое состояние, а, прежде всего, воля, совесть, характер, самодисциплина, его ответственность, самокритичность – т. е. нравственные качества.

Я скажу даже, что с полным основанием отношу к профессиональным качествам и восприимчивость к юмору. Весьма чревато, если в ответ на шутливое замечание летчик надувается, не в силах побороть задетое самолюбие. Между людьми в небе должна быть духовная связь. И у слетанных экипажей эта связь вырабатывается, они понимают друг друга через жест, мимику.

– Это вопрос не только слетанности, наверное, но и умелого подбора экипажа, в котором должен участвовать психолог, совместимости людей. Нынче этому большого значения не придается – экипажи формируют больше по производственной необходимости.

– Летных происшествий будет тем меньше, чем больше мы будем обращать внимание на менталитет, духовность летчиков. У американцев, например, понятия духовности нет вообще, им довольно для профессиональной мотивации прагматизма. А нам нужна высокая чувственность, потому что только это дает высшую степень мобилизованности, летное долголетие. Наш летчик должен чувствовать себя всесильным небожителем. Он хоть и возит людей и груз из пункта А в пункт Б, но хочет быть извозчиком. Прагматизмом духовность профессии подменять нельзя. Когда в начале 90-х в авиации перешли на рыночные отношения, случилась масса катастроф и все из-за перегруза. Летчику нельзя отвлекаться на коммерческую составляющую. Ему нужно очень хорошо платить, разумеется. Но пилот разбившегося в Донецке судна должен был «залезать» на 13 тысяч метров, обходя грозовой фронт и не смея сесть в Анапе, за что компании пришлось бы полмиллиона заплатить. Он не смог преодолеть опасение, что в Пулкове с него за это шкуру снимут. А на втором кресле сидел мальчик, летавший только на спортивных самолетах, за что начальников, посадивших его туда, следовало бы в тюрьму отправить. Я слушал сотни радиообменов катастроф, в том числе с космонавтом Комаровым, мы их изучали. И никогда не слышал, чтобы пилот, погибая, кричал, как тот мальчик: «Не убивайте меня!». Авиаторы знают: таких слов нет в лексиконе профессионалов.

«Основным чувством, которое как бы контрастирует с земным, является ощущение быстроты перемещения в пространстве. В какой-то мере быстрое перемещение по высоте вызывает чувство „чуда“. Рациональное мышление, похоже, в этом не участвует. Видимо, работает подсознание» (В. Андреев).

– Вы ведете семинары для летчиков по психологической подготовке в Центре при Академии человеческого фактора, встречаетесь с молодым поколением пилотов. Какое оно?

– Удар, нанесенный авиации, еще скажется. Самое главное даже не то, что на смену старшему поколению приходят люди с малым налетом, а то и без него. Самое главное, они не обрели любви к небу. Они как зверьки, часто озлобленные и бескультурные, я им легендарных летчиков привожу, а они даже не встают… Но это не их вина, это общая беда авиации, что система подготовки разрушена. И эти люди через несколько лет станут командирами. Готовить летчика – великий труд, им должно заниматься, его должно неустанно совершенствовать государство. Летчик сам приходит к небу, его не надо ограничивать, его нельзя унижать, иначе он может сломаться. А он ведь должен быть в небе личностью – возить пассажиров или защищать страну. Умирать страшно, и только вера, свобода могут сделать его сильным, выкристаллизовать его волю и характер.

– Владимир Александрович, лет десять назад, когда Вы рассказывали мне о своих исследованиях, я спросила – имеет ли какое-то отношение к религиозному чувству то, что испытает в небе летчик. Ощущает ли он присутствие Творца, Бога – некой надматериальной силы? Вы ответили тогда вполне не прагматично: нам важно не это, а то, что эти научные результаты можно и нужно использовать для подготовки профессионалов. Сегодня Вы ответили бы так же?

– Вся соль в том, что все мы воспитывались атеистами, и летчики боятся назвать свои чувства сродни религиозным. Мне в анкете только Шеффер, испытатель, откровенно написал: «Несомненно, но это имеет место. Капелька моей жизни в этом мироздании поддерживается извне. Я не активный верующий. Но с возрастом задумываюсь над бесконечностью, о Времени без начала и конца, об этой вечности Творца. Дух поддерживает мои крылья. И я впервые говорю об этом, что-то все-таки есть в этом». «Что-то есть», – говорили некоторые, другие писали о высшем разуме, о высшем начале. «На Бога надейся, а сам не плошай», – это тоже очень распространенная среди летчиков философия. Но никто не отрицал категорически появления в это безграничном надземном пространстве особого, не возникающего на земле чувства духовного подъема. Я пришел к выводу, что в моменте возвышенного состояния проявляется архетип религиозного сознания. Оно просыпается в чувстве красоты, причастности к пространству, вселенной, вечному. Это очень продуктивное свойство, способствующее очищению, покаянию, просветлению. И у летчика оно есть, он начинает анализировать себя, свои возможности, честно и критично говорит сам себе, о своих ошибках и становится лучше, добродетельней. Он не признается в этом даже в самых раскрепощенных состояниях, оно закрытое, тихое это качество, но я считаю в человеке его высшим.