Келли настороженно окинула взглядом пейзаж, открывающийся за внушительными стенами.

— А мы тут в безопасности? Звери не нападут?

— Полагаю, нет. Стены высоки и охраняются собаками. Квазипсами, кажется, так они называются.

— Хорошо. — Она улыбнулась, и он понял, что сейчас всплывет какая-то тайна. — Я уговорила тебя приехать сюда, только чтобы ты оказался подальше от. Хельсинки.

— А мне казалось, чтобы изучать шимпанзе.

— О, это может быть полезным… или, что еще лучше, забавным, — заметила Келли со свойственной ей бесстрастностью. — Просто, если бы ты остался в Хельсинки, полагаю, сейчас ты мог бы быть уже мертв.

Он оторвался от созерцания пейзажа. Келли говорила серьезно.

Погружение.

— Думаешь, они бы?..

— Они могли, и этого достаточно для того, чтобы действовать, а не гадать, поступили бы они так или нет.

— Ясно. — Ему было не ясно, но он привык доверять ее мнению во всем, что не касалось его научной деятельности. — Значит, «Империал Индастри»…

— Прикончила бы тебя за то, что ты пошатнул ее положение? Конечно. Но эти люди проявили бы осторожность.

— Но дело завершено. Все улажено.

Он сделал успешные социометрические прогнозы политических и экономических тенденций Центральной Европы. Его репутация была достаточно высока, чтобы вызвать падение ряда товарных рынков. Экономика все больше и больше напоминала моду: спрос на товары широкого потребления менялся, как длина юбок.

«Империал Индастри» понесла значительные убытки — такое случается даже с транснациональными корпорациями. Они обвинили его в манипулировании рынками, хотя он — честное слово — всего лишь пытался опробовать новую модель социоистории. Его репутация в эконометрических кругах помогла раскрутке прогноза. «„Империал Индастри“, — подумал он, — ведет себя просто по-детски. Вскоре благоразумие восторжествует, иначе и быть не может».

— Ты хочешь продолжить эту работу, так? — спросила жена.

— Ну, как только я получу новые параметры…

— Вот. И тогда они снова могут понести потери. «Империал» не любит убытков.

— Ты преувеличиваешь. — Он махнул рукой, отметая тему.

Но, подумал он, отпуск ему не помешает. Пожить в суровом, не оторванном от природы мире… За годы прозябания в Хельсинки он и забыл, какой яркой может быть дикая местность. Зеленое и желтое так и бросалось в глаза — после десятков лет среди серости стали и никчемного блеска роскоши.