— Прекрасно поживает, — вместо меня ответила Тру.
— Не собирается умереть, ничего такого? — спросил Джонни.
Его слова повисли в воздухе как вонища от скунса, так что все прекратили жевать. И тут стул Наны Фацио как скрежетнет по полу. Груди у Наны такие длинные, что она затягивает их ремнем, а по-английски говорит не очень-то складно, но плохую шутку может распознать на любом языке. Так вот, Нана встает и принимается снимать свой ремень, которым груди подвязаны к туловищу.
Я притворилась, будто ничего не замечаю, и потянулась к вкуснющим фрикаделькам в томатном соусе.
Но тут из маленького тела Наны Фацио — а по правде говоря, она почти что карлица — вдруг полетели слова, она протопала к нашей стороне стола и огрела Джонни по плечам своим ремнем.
— Никогда не говори такой! Это же мама девочка, не смей говори про то, что она умирай,
Стало по-библиотечному тихо, только слышны
И все разом уставились на Нану Фацио, стоявшую с ремнем в руке. Наверное, подумали, как и я, что Тру рискует жизнью. Нана придвинулась к Тру поближе, и я было решила, что она сейчас наложит на нее проклятье или хлестнет ремнем, как своего Джонни, но вместо этого она уперла в Тру глазки, ужасно похожие на черные оливки, и спросила ласково:
— Тебе, детка… тебе нравись Дорис Дэй?[6]
Тру помедлила, а потом и говорит:
— Вообще-то я считаю, что лучше Дорис Дэй — только вот этот тоненький хлеб.
Губы Наны медленно-премедленно раздвинулись в улыбке. Тут я и поняла, от кого Быстрюге Сьюзи острые клыки достались.
— Я тоже, — сказала она. — Я тоже нравись Дорис Дэй. Ты и твоя
Нана перегнулась через меня, сунула большую серебряную ложку в белую миску и плюхнула три фрикадельки с подливой мне на тарелку.
Гениальная у меня все-таки сестренка!
Тем вечером Тру хотела заночевать в мансарде у Фацио, и я не стала возражать. В прошлый раз, когда мы пришли домой, дверь оказалась заперта. Кроме того, мы с Тру знали, что если Нелл нас поймает, то не миновать нам обеим завивки волос, и люди подумают, будто мы весь день носились на лодке-моторке.
Игру в «Красный свет, зеленый свет» пришлось отменить, потому что собирался дождь, так что большую часть вечера мы провели, слушая истории Быстрюги Сьюзи в мансарде, где света почти не было, не считая мутной лампочки высоко под потолком.
Быстрюга Сьюзи сидела по-турецки, лицом к нам с Тру, на сером матрасе в пятнах.
— Так вот, когда грабители могил выкопали всех этих мертвецов, они отвезли их в замок доктора Франкенштейна в маленькой трехколесной тележке. — Она говорила своим «запасным» голосом, сиплым и жутким. — Тут начался ливень, а гробокопатели такие уродливые, тощие, то и дело кашляют, пьяные в стельку, а волосы у них грязными сосульками висят.
Мимо окна мансарды прокатился раскат грома, стекло затряслось; немного погодя сверкнула молния, отпечатавшись у меня в глазах, и я сразу вспомнила нашу ферму.