– Что теперь?

Рагнарсон знаком призвал к молчанию.

Насмешник так и не прошел мимо Лютера. Как только часовой отступил в сторону, толстяк оглянулся и задумчиво спросил:

– А как насчет пяти двойных ноблов? – И, ухмыльнувшись, добавил: – Такая сумма может успокоить совесть и поддержать бренное существование нашей супруги и сына после неминуемой смерти кретина, пустившегося на поиски тени друга прошедших лет.

Затем Насмешник минут пять рассуждал о превратностях Рока, кляня присутствующих за то, что они загнали его в угол, откуда нет иного выхода, кроме самоубийства.

Это был спектакль. Поручение, как понимали и Браги, и Насмешник, не сулило опасностей.

Они договорились, что Насмешник покинет Форгреберг на следующее утро. Все постепенно разбрелись по домам, и в комнате остались лишь Браги и Фиана.

Они смотрели друг на друга, стоя рядом, но со стороны могло показаться, что между ними мили и мили.

После продолжительного молчания она спросила:

– Я начала тебя утомлять?

Он отрицательно покачал головой.

– Тогда в чем дело?

Он снова энергично потер ладонями лицо и ответил:

– Груз дел. Я все чаще нервничаю из-за чепухи, за которую раньше и ломаного гроша не дал бы.

– И из-за Эланы тоже? Ты думаешь, она знает?

– Она знает, и скорее всего с самого начала.

– Это многое объясняет, – кивнула задумчиво Фиана.

– Что именно? – мрачно спросил Браги.

– Пустяки. Не важно. В тебе заговорила совесть?

– Может быть. Может быть.