Глава I

Omnia transeunt et id quoque etiam transeat[2]

Темнота… Есть ли из нее выход? И главное – нужен ли он мне или пришло время сдаться, навсегда остаться здесь, в спасительном уединении, во веки веков сокрытом в звенящей тишине мироздания? Едва уловимый, тихий, застенчивый шепот поет мне дивные песни, призывая смириться, отказаться от тщетной борьбы и ни в коем случае не возвращаться, ибо забвение – это благо, а воля к жизни – утверждение зла и страданий. Но слышу я сквозь чарующую мелодию вкрадчивых слов и напевов и иной голос, что призывает бороться, – глухой, доносящийся будто из запределья, он выносит мне свой суровый, неоспоримый вердикт: возвращение к началу начал неизбежно, и я неминуемо окажусь там, где мне и место.

Но все это вдали – в сумраке пустоты неизвестного мира, куда я одновременно и боюсь, и хочу устремиться. А снаружи доносится сонный, размеренный шорох; странно, он не пугает – напротив, греет меня изнутри. И даже вселяет надежду, что внешний мир по-прежнему существует.

Открыть глаза я пока не решаюсь. Боль пронизывает тело; она караулит у изголовья, не давая уснуть и забыться, то и дело впиваясь в меня ядовитыми стальными клыками.

Может, я давно умер? Может, это ад, преисподняя, подземное царство – и стоит лишь пошевелиться, выдать наличие мысли, мельчайшей частички сознания, как я тут же окажусь в языках пламени и геенна огненная с улыбкою примет меня в свои распростертые, пылающие жаром объятия?

Но что это? Кажется, я слышу тихий, едва различимый смех; спустя мгновение – шепот: «Что вы, Хозяин! Не выдумывайте чепухи! “Ад – это бесконечное повторение”, а вы пока только в начале…» Вот так и проявляется бред! Подобно змию, он украдкой заползает в больной разум.

Пора что-то делать. Просто лежать, наблюдая, как сознание медленно пожирает себя изнутри, то и дело переступая грань сумасшествия, было бы чересчур безрассудно и… опрометчиво. Странное, нелепое слово, особенно когда речь идет о собственной жизни!

В общем, пришло время решаться: открываю глаза, а там – будь что будет…

Вокруг – кромешная тьма, сквозь нее проступают смутные очертания незнакомых предметов. Где я? Дома? Вряд ли! К тому же есть у меня дом или я здесь, в Городе, да и во всем мире, проездом – черт его знает… Воспоминаний моих нет – они будто исчезли.

Может, это больница? Кажется, я чувствую запах бинтов, спирта, древних лекарств и настоек. Пожалуй, это было бы неплохим вариантом. Но все это неважно, ибо главный вопрос звучит иначе. Кто я? Удивительно, но я не знаю ответа. Есть ли у меня имя? Нужно ли оно мне? Что есть я – жив ли, мертв или застрял где-то посередине?

Шорох, дыхание, неразборчивый шепот. Опять. Согревающее чувство, будто я не один. Иллюзия, ничего больше! Не поддаваться! Или?

Тихий скрежет – теперь уже совсем близко. Неужто мне не почудилось? Что-то мягкое, влажное касается моей онемевшей руки… Боль на мгновение отступает – я резко поворачиваю голову: два глядящих в упор глаза, черная, торчащая в беспорядке шерсть, лоснящееся, слегка тучное тело. Господи! Это собака!

– Да, именно я! Вот мы и встретились снова. – Пес виляет хвостом, улыбаясь необъятной, широко разинутой пастью. Острые клыки красиво сверкают подле моей шеи. – Я Ламассу́, вы – мой Хозяин. Прошу запомнить – ибо мы с вами надолго, если не навсегда. Очень многое предстоит совершить.

– Что… совершить?

Придумать более невразумительный вопрос, наверное, сложно. Впрочем, сама мысль о здравомыслии кажется мне абсурдной.

– Сказал же: многое! Не задавайте лишних вопросов – сейчас вы должны отдохнуть. Да и я, по правде говоря, тоже. А Город будет ждать нашего пробуждения.

– Постой… Что за Город? Где мы? Как мы здесь оказались?

Вздохнув, Ламассу сворачивается в огромный шерстистый клубок, тем самым давая понять, что разговор окончен, и тихо, сквозь сон, бормочет: