17 марта (понедельник)

В ожидании, кода Петров закончит урок и выйдет из комнаты, я открыл дверь в 5.40. Но я не мог сразу приступить к занятиям, так как еще не завершились предыдущие. Это был урок правописания: нужно было отвечать на вопросы в письменном виде. Ребенок устал. После того, как ушел П. В. [Петр Васильевич], у меня оставалось всего четверть часа. Мне не повезло. Сначала он принялся резать ножницами хлеб и затем бросать его птицам, для чего пришлось открывать и закрывать оконные створки — работа оказалась довольно нервной. Затем он обмотал проволоку вокруг зубов и хотел проделать то же самое со мной. Ну, естественно я побоялся. И что самое худшее, он снова взял ножницы и настоял на том, чтобы резать все, или притворился, что режет все. И чем настойчивее я пытался предотвратить это, тем в больший восторг он приходил. Тогда он не выглядел красивым: у него было странное выражение лица. Затем он захотел подстричь мои волосы, а потом свои. Когда я попытался ему помешать, он спрятался за портьеру и обмотал ее вокруг себя. После того, как я извлек его из портьеры, он успел отрезать себе прядь волос, и очень расстроился, когда я сообщил ему, что у него на этом месте образовалась проплешина. Дальше он попытался отрезать ножницами кусочек обоев и портьеры. Закончилось это тем, что он начал извлекать из портьер свинцовые гирьки. Под конец, он пригласил меня пойти с ним в игровую комнату, но я сказал ему, что уже 6 часов. Тогда он спустился вниз, крича о том, что вынул из портьеры свинец. Безусловно, он уже больше понимает по-английски. Но этот урок был скорее возмутительным, чем приятным».

Гиббс, все еще не знавший о том, что Цесаревич болен гемофилией, не представлял себе, насколько неприятными могли быть последствия любого происшествия с ножницами.

Здесь Гиббс ненадолго перестает вести дневник. Когда он вновь внес туда нескольких кратких записей, за пределами Царского Села уже было неспокойно. В то знойное беспокойное лето Гиббс взял отпуск и отправился в Англию, где в Нормантоне жил его отец, вышедший на пенсию. Пока он гостил дома, президент Франции Раймон Пуанкаре[40] пересек Финский залив и прибыл в Россию с государственным визитом. Новый посол Франции Морис Палеолог вспоминал драгоценности, в которых появились дамы на банкете в Петергофе: «фантастический водопад бриллиантов, жемчугов, рубинов, сапфиров, изумрудов, топазов, бериллов — блеск огня и пламени». Приблизительно в то же время пламя намного страшнее этого охватывало Европу. Оно начало разгораться в июне после убийства в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника Австрийского престола. Австрия предъявила яростный ультиматум Сербии. Россия, традиционно оказывавшая покровительство славянам, посоветовала Сербии пойти на уступки, но ничто не могло удержать Австрию от войны. Император, пребывавший в нерешительности, уступил Генеральному штабу и объявил мобилизацию армии. 1 августа [1914] Германия объявила войну России[41]. На следующий день в полдень, выдавшийся чрезвычайно жарким, Император в присутствии Императрицы ответил из Зимнего дворца официальным объявлением войны. Толпы людей встретили его с огромным патриотическим восторгом[42]. Франция была в состоянии войны с Германией. 4 августа присоединилась Великобритания.

Через две недели Гиббс получил телеграмму о том, что Императорская Семья останется в Царском Селе. У Гиббса также справлялись, приедет ли он в Россию. Гиббс тотчас вернулся в Санкт-Петербург, совершив рискованное и изнуряющее путешествие через Норвегию, Швецию и Финляндию. По случайному стечению обстоятельств, в том же поезде ехал Великий Князь Михаил Александрович («Миша»), младший брат Императора, которому в то время было тридцать шесть лет. До рождения Алексея Николаевича он являлся предполагаемым наследником престола. Когда Император отказал брату в разрешении на брак с разведенной женщиной недворянского происхождения, он уехал с ней из России. Осенью 1912 года Михаил Александрович женился на своей возлюбленной, г-же Наталье Шереметьевской, которая к тому времени уже родила ему сына[43]. Телеграмма Великого Князя, посланная из Баварии с этим сообщением[44], застала Императора в Спале, как раз после болезни Цесаревича. Оказалось, что Великий Князь Михаил Александрович, второй в очереди на престол, читал бюллетени, содержавшие намек на то, что болезнь наследника может иметь смертельный исход. Этим объясняется его решение заключить морганатический брак, прежде чем вернуться на родину. Запретив брату и его супруге возвращаться в Россию, Император, однако, был вынужден впоследствии признать этот брак и даровать г-же Наталье Шереметьевской титул графини Брасовой. Когда началась война, Великому Князю и его супруге было позволено вернуться. Великий Князь был послан на фронт командовать конной дивизией. Отношение же к графине Брасовой оставалось неизменным: Император и Императрица были непреклонны и игнорировали ее.

Рабочая сила в России и, как позднее окажется, ее военные потери, были настолько же значительными, насколько приготовления к войне — неадекватными. Тем не менее продвижение в начале войны через леса и болота Восточной Пруссии по двум направлениям: одной армии — к северу от Мазурских озер, второй — к югу от них, было удивительно успешным. Но это продолжалось недолго. Через месяц с небольшим немецкие генералы Гинденбург и Людендорф отразили непродуманную наступательную операцию, нанеся два сокрушительных поражения, первое из которых — в битве при Танненберге. Таким было положение дел, когда в сентябре [1914] Сидней Гиббс покинул столицу, по царскому указу сменившую немецкое название Санкт-Петербург на русское Петроград. Англичанин отправился в Царское Село, чтобы возобновить занятия с Цесаревичем.

После возвращения к Алексею Николаевичу Гиббс сделал лишь несколько разрозненных комментариев: