— Я подожду снаружи, — шепнул он на ухо Кессиасу и повернулся, чтобы уйти.

— Погодите немного, — также шепотом отозвался эдил, хватая его за руку. Он строго посмотрел на Лайама. — Мы должны надлежащим образом выказать свое уважение к храму. И потом нам надо бы поблагодарить любезнейшего Эластра.

Эдил говорил о жреце, который провел их в храм и почти сразу куда-то ушел. Лайам так и не смог решить, что за этим кроется, — абсолютное пренебрежение или особого рода тактичность. Впрочем, он всегда плохо понимал жрецов.

Лайам кротко кивнул и вместе с Кессиасом преклонил перед алтарем колени. Однако головы он, в отличие от товарища, не склонил. Его взгляд был прикован к клетке с грифоном. Через несколько томительно долгих секунд Лайам почувствовал, что страшно устал. Ему стало казаться, что эдил никогда не сдвинется с места.

Когда Кессиас в конце концов решил, что пора вставать, Лайам опередил его и, вскочив на ноги, поспешил к выходу, предоставив эдилу в одиночестве разыскивать и благодарить то ли очень тактичного, то ли не слишком-то вежливого жреца.

В тупике, образованном стеной, окружающей храм Раздора, и фасадами двух остальных святилищ, было холодно, и шальные порывы ветра, загнанные в теснину, сражались друг с другом, носясь вокруг отключенного на время зимы фонтана. Лайам остановился на ступенях каменной лестницы и поплотнее закутался в плащ.

Улица выглядела пустынной, но от храма Раздора доносились резкие звуки. Казалось, во внутреннем его дворике кто-то в грубой форме отдает какие-то приказания. Сам храм очертаниями напоминал рыцарский замок.

Здание, стоявшее по левую руку, было окутано безмолвием, и воображение Лайама тут же сочло это безмолвие зловещим. Там поклонялись Лаомедону, владыке смерти и серых земель. Ходили слухи — куда более древние, чем сплетни о богатствах богини Беллоны, — будто в этом храме хранится книга, в которой записано точное время смерти каждого человека. Лайам поежился. Хотя ему и доводилось порой обращаться мыслями к небесам, он знал, что никогда не сможет относиться к божествам Таралона столь же почтительно, как его приятель — эдил.

Когда Кессиас вышел на улицу, Лайам оторвал взгляд от мрачного здания и сделал неопределенный жест.

— Скоро пойдет снег, — сказал он.

— Верно, — согласился эдил. Затем, нахмурившись, вопросил: — Ренфорд, у вас есть хоть какое-то представление о приличиях?

Эдил окинул спутника пристальным взглядом.

Сейчас, стоя друг против друга, они являли собой весьма живописную пару. Лайам — высокий, худощавый, чисто выбритый, с белокурыми волосами, закутанный в длинный плащ, и коренастый чернобородый эдил, — уступающий Лайаму в росте, но зато значительно превосходящий его шириной плеч. Серая стеганая куртка на толстой подкладке придавала фигуре бравого стража порядка дополнительную монументальность.

Лайам нервно сглотнул. Взгляд Кессиаса, лишенный какой-либо теплоты, его удивил.

— Значит, вы и в своем распрекрасном Мидланде ведете себя точно так же? Скажем, уходите из храмов, даже не находя нужным оказать почтение ни их жрецам, ни находящимся там святыням?

— Прошу прощения, — произнес виновато Лайам. — Я не хотел никого обидеть.

— Меня пригласили ознакомиться с храмом, — продолжал эдил, — причем еще до его официального освящения, и я по своей доброте прихватил вас с собой, поскольку решил, что вам, как ученому, это покажется интересным. А вы предпочли удалиться, даже не осмотрев алтарь!

— Прошу прощения, — вполне искренне повторил Лайам. — Я видел алтарь. Он действительно впечатляет. Я просто…

На самом деле Лайаму нечего было сказать в свое оправдание. Он слишком рано расстался с богами своей юности, а потом в дальних плаваниях сталкивался с таким множеством странных верований и обрядов, что уже потерял интерес к различиям между ними. Но он не мог втолковать это эдилу. Ну как тому объяснить, что для него одно божество ничем не лучше другого?

— Это все грифон, — неубедительно произнес он, в конце концов. — Нельзя их запихивать в такие тесные клетки.