— Ай-ай-ай, мистер Фарвуд. И зачем было так напиваться, а?

— Идите к черту, — простонал я и лишь затем рассмотрел обладателя ласкового голоса. На нем был мундир, на мундире погоны, а на погонах — целые россыпи генеральских звезд. И еще — в петлицах у него я заметил значки танкиста.

— Двести тысяч долларов в год плюс бонусы за то, что вы не будете больше посылать меня к черту, — предложил генерал.

— И все? — спросил я, пытаясь вложить в эти слова максимум иронии.

— Почти все, — невозмутимо ответил генерал. Иронию он расслышать не пожелал. «Почти все» — это пустыня Смоки, штат Невада, секретный объект «107», чугунные рожи охранников и работа над проектом «Devil’s Puppet»[4].

Пентагон хотел сразу всего и побольше. Чего хотел я сам, сказать невозможно. Я просто работал, получал свои бонусы в виде бутылок имени Джонни Уокера и готовился рано или поздно встретить Элен. Работать было противно. Три года кряду я ругался с военными, заигрывал с машинистками и до хрипоты спорил с Кохом-старшим, своим заместителем. Он метался по лаборатории и обзывал меня самозванцем, невеждой и мальчишкой. Он злился и брызгал слюной, но поделать ничего не мог, ведь я был любимчиком руководителя проекта — того самого танкового генерала. Генерал приказал во всем слушаться меня, даже не заметив, что я уже был на следующей ступени эволюции.

Многие спорят о том, как мы вымерли. Одни говорят о гигантском метеорите, другие — о глобальном похолодании, третьи во всем обвиняют вспышку сверхновой. Я много думал об этом, еще будучи инсектом, но сейчас я твердо уверен — это не важно. Нет смысла говорить о причине нашего вымирания, значительно важнее то, что мы существовали. Особенно сейчас, когда на Земле возродился последний из нас. Он помнит все, о чем знали мы: и брачный восторг весенних ночей, и лунные блики на влажной шкуре, и великий раскол континентов, и мышиную возню первых приматов под ногами.

Теплокровным вряд ли было бы приятно узнать, с каким удовольствием мы, как бы невзначай, давили их далеких пращуров. Вот и мне было нечего больше делать в этой милитаристской дыре — настало время идти дальше.

В один прекрасный день все умерли, а я пропал без вести.

Дело в том, что летом 1973 года наша работа была завершена. Мы наконец-то построили штуку, о которой мечтал Пентагон. Она была хороша всем, за одним исключением: никого, кроме меня, и ничего, кроме своей дурьей прихоти, эта штука не признавала.

В первые пять минут полигонных испытаний она заглушила по всей округе радиосвязь, нарезала в лапшу армейских наблюдателей и навсегда заткнула глотку Коху-старшему.

Генерала с ласковым педерастическим голосом эта штука послала от моего имени в задницу и расстреляла шрапнелью.

В течение последующих двух часов она лязгала, громыхала, плевалась огнем, баловалась с реактивами в лаборатории и пускала ракеты по казармам охраны.

В конце концов она добралась до складов горючего и устроила небольшой фейерверк на зависть любому голливудскому пиротехнику.

Когда на объекте «107» не осталось ни одного теплокровного, я поблагодарил ее за услуги. Эта штука тихо отошла в сторонку, блеснула вспышка, волна горячего воздуха прокатилась по вертолетной площадке, и мне стало легко и весело.

Вертолеты стояли в рядок, как новенькие, — все, кто пытался до них добраться, были изрешечены из автоматических пушек моим беспокойным детищем. Но на самих машинах я не увидел ни единой царапины. Я выбрал себе темно-зеленый «Сикорски» армейского образца (на таких мы пижонили во Вьетнаме) и через несколько минут уже держал курс на юго-восток.

«Вообще-то они сами виноваты, — бормотал я себе, набирая высоту, — они ни за что в жизни не отпустили бы меня с объекта, не построй я им эту чертову куклу. И Кох-старший сам виноват — нечего было цепляться ко мне со своими замечаниями. И к тому же какого черта я тратил нервы во Вьетнаме? И, кстати, почему меня не пустили в Корею, я ведь так хотел!»

Я был сильно взвинчен, но решил не огорчаться по пустякам. Тем более, что впереди уже желтела трава — я подлетал к южной границе пустыни Смоки.

Я посадил вертолет у въезда в первый попавшийся городок.

Трансконтинентальное шоссе рассекало его на две одинаковые по скуке и серости части. Над домами дрожало зарево. На улицах было пустынно. Никаких признаков присутствия жителей, подумал я, наверняка поголовно занятых потреблением холодного «Будвайзера», которое даже на цвет как моча.