Эпилог

Очнулся я от удушья. Везде был мокрый песок. Песок и в ноздрях, и во рту. Песок на лице. Я пошевелился, и голова с руками прорвали песчаный плен. Сквозь полузабитый песком рот в меня хлынул неописуемо сладкий воздух. А как тут описать, что в тебя вливается Жизнь, унося Смерть из тебя? Да никак. Наверное, такое человек испытывает только раз в жизни, когда родится и вздохнет впервые, но не остается оно в нем, ибо нету памяти у только что родившегося.

Я сел. Очнувшийся мозг вспомнил то, что было до Темноты. Оглянулся – а сидел я в продолговатой ямке длиной с меня и глубиной с полметра и был слегка присыпан песком. На ногах он еще оставался, а с груди и головы уже осыпался. В край ямки была воткнута малая лопата. Там, где была голова, когда я еще лежал.

Надо вставать. В своей могиле я уже полежал – и хватит этого. Раз я жив, значит, мой батальон жив и воюет дальше. И укрепрайон тоже жив. И все живы: кто сгорел от огнеметной струи в дотах, кого вбила в бетон взрывная волна, кто захлебнулся в водах Луги, до последнего прикрывая отход. Вот сейчас встану… Эхма, а левая рука-то совсем не хочет работать! Щупаю ее правой и чувствую, как кость изогнулась, будто шейка у штыка трехлинейки. Явно сломал. Но пальцы шевелятся. Разодранная ладонь уже корочкой покрылась. И правым глазом смотреть больно. Пощупал лицо и от боли отдернул руку. Потом, уже осторожнее, ощупал еще раз. И глаз затек, и половина щеки тоже. В голове опять звенит, как тогда, когда пуля в каску вделала.

Распрямился – шатает немного. Наверное, опять контузило. А чем контузия от сотрясения отличается? А кто его знает – может, и ничем, только на войне пишут, что контузия, а на гражданке – что сотрясение.

Так, а что с оружием? А никакого оружия. Кобура пустая, вокруг ничего не лежит. Надо срочно навести ревизию, что и сколько осталось. Оба подсумка пустые, а вот из кармашка кобуры запасные патроны не вынуты. Шинели нет, каски тоже, зато пилотка как-то на голове удержалась.

Ага, лопатка – благо чехол под нее с ремня не сняли. Потянул ее из могильной бровки – нет, не моя. Карманы вывернуты, в них ничего нет. Фляжки тоже нет. А, вот противогазная сумка! Лежит в паре шагов от… нет, не хочу ямку больше могилою называть.

И это моя сумка, потому что эту дырку я сам зашивал, оттого и сверху на разрезе нитки – защитного цвета, а ниже – белые. Ибо других не имелось, а пару сантиметров зашить еще надо было. Она-то никого не заинтересовала. И остались в ней котелок, кружка, ложка, полотенце и кое-какая мелочь.

А вот еды там не было. И сейчас ей неоткуда появиться. Итого: воды нет, еды нет, из оружия – только лопатка. Рука не работает, ноги ходят. Надо идти к своим, на восток.

И где здесь восток? Ну вот, обросшее мхом дерево – значит, на восток именно в эту сторону от дерева. Но мне вокруг отчего-то не нравится. Что-то вокруг неправильное, чего не должно быть. Тишина? Ну да, тихо круго́м. Но ведь это не линия фронта, чтоб грохотало все вокруг.

И на ней бывает затишье. Нет, наверное, не это тревожит. А что? Что же мне сигнализирует в мозгу: как-то здесь не так?

Ладно, тронусь в путь – и пойму. Когда контуженные мозги малость отойдут, шарики и ролики на место станут, тогда и осозна́ю, что мне так не по душе в окружающем. Сумку на правое плечо – и вперед.

Не, ничего: иду, хотя в голове пульсирует и иногда шатает. Ну, не первый раз мне мозги сотрясает, надо уже привыкать. Пару раз мне в Питере прилетело, третий раз – возле дота, а сейчас уже четвертый. Но не тошнит, и ладно.

Неприятное это дело – тошнота, а когда вырвет, так еще хуже. Руку локтем к корпусу прижимаю. Вообще ее нужно бы подвесить на шею, но на что ее подвесить? Полотенце коротковато, а ремень или лямку от противогазной сумки пользовать не хочется. Да и ножика нет, чтоб отрезать. Ладно, может, дальше что-то попадется подходящее.

И пить хочется. Ну ничего, должен же мне ручеек встретиться или что-то такое. В котелок наберу и сам напьюсь. Вышел на полянку и понял, что мне так не нравилось, – жарко! Не по началу сентября жарко! И желтых листьев практически нет! Что бы это все значило? С Луги мы ушли в двадцатых числах августа. Потом отступали на восток, недели две прошло… Ну, пусть сейчас не первые числа сентября, а тридцатое августа, но вокруг меня погода и природа – не конца августа! Зуб даю – июльская!

Ой, июльская… Как-то мне нехорошо стало, а отчего? А вот от этого… Меня зашатало, я отступил назад на пару шагов и оперся на ствол березки.

Справа сверху послышался стрекот мотора. Я поднял голову и поглядел в ту сторону. Как-то несерьезно работает мотор, слабенько, почти как мотоциклетный. Немецкие моторы гудят куда мощнее. Может, это какой-то немецкий маленький самолет? Или наш У-2?