День, как обычно, обещал быть знойным. Даже сейчас, рано утром, когда все хозяйки маленького сельца Чугуево уже подоили своих буренок и пытались выгнать их на улицу, на траве не было ни капли росы. А от низко стоявшего на горизонте кроваво-красного светила пыхало теплом.

– Мыколка, Мыколка, да проснись же ты, чертушка! – раздавался в крайней полуразвалившейся избушке старческий голос.

Внутри этого убогого жилища старая сгорбленная, кривая бабка тормошила на земляном полу грубую дерюгу, под которой кто-то спал.

Ее усилия принесли плоды. Под дерюгой раздалось шевеление, и на свет появилась взлохмаченная голова молодого парня, был он ужасно грязен. Из носа текли сопли, небрежно размазанные над верхней губой. Под глазом светился огромный синяк.

Он широко улыбнулся и пролепетал:

– Баба, ужо пора?

– Да пора, пора, Мыколушка, вона коровки-то с дворов выходят. Давай подымайся.

Парень откинул дерюгу и решительно встал. Когда он выпрямился во весь свой немалый рост, то оказалось, что он почти в два раза выше своей бабки.

Одет он был в драные-передраные порты и длинную холщовую рубаху, перевязанную веревкой.

– Баба, ням-ням, – жалобно протянул он, обращаясь к старухе.