Легат предлагает Монфору умертвить графа и перевешать мужчин. Епископ Фулькон умерил такую ревность Бертрана, он советовал пощадить правоверных католиков.
– Нет, – решил кардинал, – не слушайте его, граф. Если я вам предал тулузцев, то Бог не потребует у вас отчета в них и не будет мстить вам[28].
Но желания кардинала не сбылись. На этот раз гонимые восторжествовали. Неудача постигла Монфора при первом же нападении на тулузские валы. Он был вынужден отступить, его кавалерия была жестоко побита народом, к которому в решительный момент боя подоспели графы Комминга и Фуа. Вождь едва успел скрыться в Нарбоннском замке. Он убедился, что ему предстоит вести серьезную осаду.
Это было в конце сентября 1217 года. Алиса поехала ко двору короля Филиппа Августа просить его содействия, а известный проповедник Иаков Витрийский вместе с епископом Фульконом отправился в Германию поднимать новые пополнения крестоносцев.
Монфор понял, что снова предстоит начать покорение Лангедока и истребление ереси. Он видел, как восстание разливалось по всему Югу. Реакция на французское владычество приняла патриотический характер; всякий феодал, говоривший на провансальском языке, спешил принести свой меч на защиту святого дела. Было некоторое сомнение в славном Раймонде Роже, графе де Фуа, который долго оставался равнодушным к делу Тулузы, но вот и он появился с наваррцами на помощь братьям. Религиозный характер движения был мало заметен, но торжество национальных династий, несомненно, приносило с собой некоторую веротерпимость. Альбигойцы могли свободно собираться на свои consolamenta, на свои службы; им не было надобности запасаться теперь на целые месяцы заготовленным хлебом и тайно разносить по деревням этот символ альбигойского единства. Все обряды стали совершаться торжественно при свете огней. Вальденсы теперь также цели возможность свободно молиться, не опасаясь темницы.
Но в любом случае сектанты составляли меньшинство населения, и только ненасытная корысть могла выдавать восстание угнетенной национальности за посрамление христианства. Подобным людям все представлялось в мрачном свете, тем более что, окидывая взорами всю Европу, они нигде не ожидали встретить содействия своему делу. Неутомимый гонитель ереси, великий боец католицизма Инокентий III сошел в могилу. Гонорий III не обладал его энергией.
Крестоносцы под видом защиты католической веры в сущности заботились о феодальных приобретениях на Юге и о подчинении себе местных баронов. Хотя они не теряли веры в счастье Симона Монфора, однако не переставали взывать о помощи к Европе, а особенно к Франции. Впрочем, прием этот несколько устарел – им так часто злоупотребляли на глазах одного и того же поколения. Крестовая идея вообще перестала вызывать сочувствие, поскольку давно утратила свою чистоту и святость. На зов проповедников никто не откликался. И бароны, и вилланы Франции стали понимать, что осада Тулузы – личное дело Симона Монфора.
Монфор был предоставлен самому себе, а укрепления Тулузы росли на его глазах. Он хотел бы обложить столицу со всех сторон и выморить ее защитников голодом, но для этого у него не было достаточных сил. Он попытался для начала прервать сообщение тулузцев с Гасконью через Гаронну, в том самом месте, где было перекинуто два моста, подступы к которым были хорошо укреплены. Симон расположился на этой дороге, оставив сына Амори у Нарбоннского замка, но отряды последнего стали подвергаться частым нападениям тулузцев. Отец боялся за него. Разъединив свои силы, он таким образом облегчал действия осажденных. Не принося никакого вреда им на своем наблюдательном посту, Симон готовился обратно перейти Гаронну. Его биограф, говоря о добровольном удалении Монфора с этого пункта, скрывает поражение, которое могло быть нанесено непобедимому вождю «коварными и низкими тулузцами» и которое принудило его к отступлению[29].
Милиция предместья Сен-Субра, вооружившись кольями, вероятно ночью, неожиданно кинулась на французов, отряды нападающих проникли в центр лагеря. Может быть, схватка с рыцарями окончилась бы не в пользу еретиков, если бы граф де Фуа с конными наваррцами не подоспел в решительную минуту. Он смял французов, вытеснил их из окопов и преследовал до Мюре. Здесь, на берегу Гаронны, беглецов охватила паника. Кто спешил вскочить в судно, чтобы уйти от наваррцев; кто бросался вплавь вместе с конем. Монфор, который не мог удержать бежавших, был среди последних. Его закованный конь и тяжелая кираса увлекли его ко дну; казалось, что на этот раз некому будет его спасти, как за четыре года перед тем на том же самом месте. Но он опять счастливо избежал опасности, его и на этот раз спас один из телохранителей.
В то время, когда граф де Фуа, этот «цвет рыцарства», приветствуемый тулузцами после победы, объезжал с триумфом улицы города, Монфор, приведя в порядок остатки своих войск, спешил к Нарбоннскому замку. Роже Бернар стал героем и идолом народа— ему удалось победить самого Монфора; это было неожиданное счастье для тулузцев. Когда Раймонд созвал баронов под своды храма Святого Сатурнина, чтобы толковать о мерах защиты Тулузы, то обратился с благодарностью к победителю, призывая и других «баронов города», как провансальские феодалы называли себя[30], не оставить его помощью и защите наследия предков. Граф де Фуа, отвечая от лица всех синьоров, говорил, что каждый из них готов умереть за Раймонда, что все они будут помогать ему до конца борьбы, что они умрут вместе с ним, но не покинут его. Потом стал говорить один из почетных мужей капитула; это был красноречивый доктор Бернар. Он объявил, что граждане Тулузы клянутся принести свою жизнь и свое имущество в эту торжественную минуту на алтарь спасения отечества, что все, чем они владеют, отныне принадлежит их природному государю и его воинам; от имени города он горячо благодарил рыцарей и баронов за то, что они оказали содействие графу Раймонду и единодушно защищают права Тулузы[31]. Тогда было принят решение выступить против Нарбоннского замка, где держался Монфор.
Тотчас выкатили камнеметные орудия, стати увеличивать рвы между городом и замком, застилая их фальшивыми фашинами (trabuguetz). Стены, срытые Монфором, стали возводить на глазах французов, прикрываясь бастионом и защищаясь стрельбой из мортир. И теперь, как и в начале осады, женщины и дети помогали мужчинам в сооружении укреплений. Дело было закончено так скоро, что французы, которые продолжали бездействовать, чувствуя свое бессилие, не успели опомниться. Тулуза готовилась повторить пример Нуманции. Муниципальный дух столицы творил чудеса.
Когда укрепления города с этой стороны были завершены, то роли переменились: осаждавшие превратились в осажденных; стрельба из тулузских мортир так усилилась, что от тяжелых камней старые стены Нарбоннского замка стали осыпаться. Французам стало небезопасно оставаться в замке.
Монфор, безуспешно пытаясь казаться равнодушным, приказал накануне выступить из замка и расположился в долине Монтолье. Здесь он собрал совет из рыцарей и прелатов. Епископ Фулькон предлагал дождаться прибытия новых крестоносцев, которых давно вызывал кардинал-легат.
– Тогда, – предсказывал он, – погибнут под острием меча мужчины и женщины, и даже грудные дети тулузские, а оставшиеся в живых будут разосланы по монастырям.
На этот хищный вызов ренегата последовал благородный протест одного французского крестоносца.
– Ваш совет пагубен, – говорил Роберт де Пекерне. – Графу Раймонду улыбнулось счастье – война разгорается все серьезнее. Мы, которые завоевали эту землю, не могли привлечь сердца жителей. Всегда, лишь только победитель начнет господствовать, становится возможным потерять завоеванное; счастье изменчиво. Француз всегда имеет успех в начале борьбы, но когда он достигнет цели, то становится надменным: гордость губит его и с высоты опрокидывает в пропасть. Все, что он приобрел некогда храбростью, теряет теперь управлением. Так, от французской надменности погибли в Испании Роланд и Оливье. И если теперь граф наш лишается этой земли, то потому, что мы были плохими властителями. Он завоевал страну крестом и мечом от ворот Реола до Вивьера, он владел всем, кроме Монпелье. Он получал отовсюду доходы марками и денариями. Но он отдал страну в управление ненавистных людей, которые возбудили против себя народ своим произволом. И вот Бог, который всегда справедлив, услышал их вопли, увидел ежедневные наши несправедливости и теперь послал нам новых врагов. Тулуза терпела столько невыносимых мучений, что неудивительно, если она возмутилась. Из-за того, что мы посадили правителями лакеев и негодяев, теперь приходится расплачиваться нам всем; на наших земляков стали смотреть как на разбойников. Конечно, барон, который преследует, грабит и убивает своих подданных, должен всегда быть наготове, чтобы с огнем и мечом отражать их возмущение. Вот почему, господа, наступил конец нашим успехам[32].
Смысл этой речи объясняет точнее всяких описаний как побуждения французов, разносивших крест и меч по Лангедоку, так и характер их господства в завоеванной стране. Сомнительно, что Роберт де Пекерне произносил именно эти слова, но это и не особенно важно. Для нас интересно то, как понимали дело современники и очевидцы событий, и речь, вложенная эпической поэмой в уста француза, кто бы он ни был, приобретая особенный смысл и значение, освещает истинным светом эти знаменательные события. Конечно, подобные убеждения оставались исключением; их не могли разделять рыцари в лагере Монфора на глазах вождя, который всегда был настороже против недовольных.
– Всякие разговоры в таком случае – потерянное время, – заключил один из крестоносцев на речь де Пекерне. – Осадой мы наживем себе беды на десять лет. Завтра, лишь только взойдет заря, а тулузцы еще будут погружены в сон, мы кинемся к воротам, перережем часовых и произведем страх и смятение в полках и в городе. Там же – будь что будет, лучше смерть в честном бою, чем позор.
Это предложение было принято. Широкое плато перед воротами Монтолье делилось между французами и тулузцами, сторожившими свои укрепления. Чтобы пробраться к воротам, надобно было занять эту линию и опрокинуть передовую стражу. Граждане, впрочем, ревностно соблюдали сторожевую службу. Лишь только забрезжил свет, крестоносцы кинулись из засады, заняли передовые укрепления и понеслись к воротам. Но тулузская пехота уже была на ногах: не успевшие одеться, они тем не менее держали в руках оружие.
Однако натиск крестоносцев был столь силен, что близ ворот тулузцы были смяты и побежали. Они падали в овраги, наполненные водой, и тонули без счета. Французы наносили страшные удары и устилали свой путь трупами. Молодой Амори, сын Симона, был впереди. Он ворвался в город. Раздались крики народа и вопли: «Святая Мария, спаси нас!» Пешее войско обратилось в нестройную толпу Но вот Роже Бернар с провансальскими рыцарями явился защищать народ. Красные кресты приостановились, как бы готовясь плотной стеной принять врага. Произошла схватка грудь в грудь; резались беспощадно. Долго ни те ни другие не поддавались.