Сначала я растерялся, а потом сообразил – полковник обращается ко мне как к Петру III. Он искренне верит, что Пугачев – чудом спасшийся император.

– Здрав буде, Тимофей Иванович! – поздоровался я. – Все слава богу. Как ваши дела? Метаете порох в аер небесный?

Подуров нахмурился.

– Царь-батюшка, у нас ведь только два пудовых единорога. Остальное – двенадцатифунтовые полевые пушки. Ими даже ворота трудно высадить. Эх! – полковник снял шапку, почесал в затылке. – Нам бы ломовой наряд, мы бы показали Рейнсдорпу кузькину мать.

Казаки конвоя заулыбались, начали шушукаться. Я заметил у Подурова засунутую за кушак подзорную трубу.

– Тимофей Иванович, дай глянуть в твою зрительную трубу.

Получив прибор, начал разглядывать город. Увеличение было минимальным, изображение – размытым. Но кое-что увидеть удалось. Оренбургская крепость состояла из земляного вала с десятью бастионами и двумя полубастионами, примыкавшими к обрывистому правому берегу Яика. Между бастионами было четыре выхода из города. Одеты камнем только два бастиона. Пушек у оборонявшихся имелось много, и губернатор Рейнсдорп, кстати, боевой генерал, участник семилетней войны, имел все шансы пересидеть осаду. Прямым штурмом крепость, конечно, не взять. Пугачевцы попытались взять город с ходу, как это делали с предыдущими фортами оренбургской линии. Умылись кровью и сели в осаду. У оборонявшихся было около полутора тысяч солдат и семьдесят крепостных пушек. Это против трех тысяч у Пугачева и двадцати орудий.

– Вот что, Тимофей Иванович… – я направил трубу на сожженные дома и мазанки меняльного двора. – Верные люди сообщили, что завтра премьер-майор Наумов опять вылазку учинит.

– Мало мы ему наподдали по прошлому разу, – проворчал Подуров. – Не беспокойся, царь-батюшка, встретим как полагается.

– Нет, в этот раз поступим по-другому, – решил я. – Как сядет солнце, пушки отвезешь на бывший меняльный двор. А вместо них из деревьев сделайте в редутах обманку. Смогете? Якобы пушки все еще здеся.

– А чего бы не смочь, батюшка… – Подуров опять почесал в затылке, показал мне взглядом в сторону. Мы отъехали от отряда на несколько шагов. – Каверзу какую задумал?

Именно ее. И в реальной истории премьер-майор успеха с вылазкой не имел. Пугачевские казаки пустились лавой на отряд оренбургских солдат, побили многих. Но в тот раз Наумов ушел. А сейчас не должен.

– Ее, каверзу. Завтра все разъясню. – Я повернул лошадь и поскакал в лагерь.

К моему приезду активность пугачевцев снизилась. Казаки, крестьяне, татары с башкирами обедали. В котлах кипела баранья, с пшеном, похлебка.

У корыта, засучив рукава, старый казак стирал белье. Возле котлов, принюхиваясь и пуская слюни, вертелись собаки. Отпустив охрану и Почиталина, я спешился возле одного из костров. Громко произнес:

– Здорово, православные! Примете поснидать?

– Поздорову, царь-батюшка! – казаки встали, поклонились. – Отведай наших кушаний!

– Чей десяток? – поинтересовался я у ближайшего мужчины со старым сабельным шрамом на лице.

– Мы из яицкой сотни Ивана Зарубина, – ответил десятник, кидая для меня на землю попону и запахивая распахнутый на груди чекмень. – Откушай, батюшка Петр Федорович, что бог послал.

Казак прочитал благодарственную молитву, мы перекрестились.