Кронид задумался и стал вслух восстанавливать притчу:

— Она была радостной, пока не наткнулась на осколок стекла… — Его лицо озарилось. — Дедушка, когда женщина нагнулась, к позвоночнику пришла обогащенная кровь, а когда выпрямилась, к нему не попала кровь с холестерином.

— Вот и весь рецепт, — удовлетворенно развел руки Пармен. — Функция деторождения восстановилась! Ноги прогрели, кровь обогатили, позвоночник поправили…

Так просто и понятно трактовался древний рецепт китайского целителя. Пармен знал их великое множество, почерпнув из древних книг. Знал секреты массажа, трав, гимнастики. Он передавал их Крониду ежедневно и всегда заставлял думать, убирать мистику, оставляя, как облупленное яйцо, только суть рецепта.

— Дедушка, — спросил как-то Кронид, — а зачем нужно облекать рецепт в притчу?

— Кронидушка, это сделано для того, чтобы не все подряд владели ими. Злые люди могут использовать способы врачевания в корыстных целях, а врачеванием должны заниматься добрые руки. Основное правило помнишь? — спросил Пармен.

— Конечно, дедушка, — ответил Кронид и процитировал его слова: — Мы лечим людей своим теплом, передавая его руками болящим. Остальное — вторично.

— Вот и весь рецепт…

«Чем же заболел Оками? — разволновался Кронид, перебирая в уме возможные способы врачевания. Ничего подобного он не встречал. — И дедушку не спросить…»

Использовать сверхъестественные силы Пармен Крони-ду запрещал. Только в крайних случаях.

«Может, это крайний случай?» — спрашивал себя Кронид, жалея товарища, и что-то подсказывало: нет, ищи земное снадобье.

На следующий день он разыскал в тайге корешки любо-цвета и стал подмешивать в отвар для Оками. Лучше ему не становилось, а кризис не наступал. Он стоически принимал снадобье и наотрез отказывался от ухи. Крониду стоило больших трудов накормить Оками, весь свой таежный опыт он использовал для сбора съедобных кореньев, злаков и орехов. Он чуть не плакал, когда кормил угасающего товарища. Себе варил уху, не понимая, почему Оками отказывается от наваристой похлебки. В найденном озере он ловил здоровенных карасей и белорыбицу, неизвестно как попавшую в непроточное озеро. Форель и пеструшка ловились просто, как гольяны, утратив в озере резвость не в пример речным собратьям. Всякий раз, когда Кронид уходил на рыбалку и возвращался домой, его что-то терзало, и дорога давалась ему с трудом, словно душа Пармена корила его за промашки, но рыба была жирной и вкусной. Другого питания у них не водилось. Даже остатки сухарей, сахара и соли Кронид сберегал для Оками.

После кормления Оками засыпал, а Кронид в это время обследовал низину, ближние кряжи или ловил рыбу. Трава по-прежнему оставалась зеленой, холода не наступали, и тягучая морось одолевала. Сучья для топки мокли и разбухали, требовалась сноровка найти дрова посуше или сделать их пригодными для горения. Это Кронид умел, не зря Пармен тратил время, обсказывая науку выживания.

— Внучек, — поучал он, — люди должны жить в природе, а не на природе. Они обленились и утратили данные им Богом качества.

— Как это, дедушка? — не понимал Кронид. — Разве Всевышний сделал их не обычными людьми?

— По образу и подобию своему, — поднял указательный палец Пармен. — Он дал им все, а люди захотели беспечной жизни, обленились, ели что ни попадя. Выживание — это не скудное житье, это умение богов раствориться среди природы, ничем ее не обижая.

В поисках сушняка Кронид набрел однажды на завалившееся строение, поодаль зеленой низины. Видимо, здесь, в стороне от землянок, стояла просторная пятистенка, сложенная из сосновых бревен. Расщепляя стволы топориком, Кронид обрел отличную растопку. Кругляк был выстоен, сохранился сухим и нетрухлявым.

Неделя провожала неделю. Оками хворал, почти не говорил, и Кронид постепенно углубил проход в завалившееся строение, где попадались сухие доски и предметы обстановки: он вытянул из завала пару табуреток и разбитый стол. То-то радости для их скромного жилища! Жаль, Оками безразличен к окружающему…

Кусок кумача, торчащий из трухлявого завала, Кронид приметил сразу. Бесценная находка: тут и скатерть, и простыня для Оками!

Осторожно выволакивая кумач, Кронид отступал к выходу, а материя никак не кончалась, к радости юноши. Наконец она кончилась — больше трех метров широкого полотнища!