Японец вежлив с напарником, у него свои проблемы: контраст на пять лет — Хатанга, Жиганск, Верхоянск. Потом еще контракт куда-нибудь, еще… И куда? Живут общиной, никому не нужные, то казаки обижают, то подростки грабят… Президент Гречаный поклялся за десять лет по всей России проложить баны под асфальт и бетон, куда отправил всех японцев. Они, стало быть, очень сознательные и работящие, пусть наших учат. Наши — русские, в большинстве своем отрабатывают за бунтарство.

— Я теперь не попадусь, ученый, с дерьмом связываться не стану. Все вожди наши — засранцы. Идею нам скармливают, а себе жареную курочку. Меня в Сибирь, а сами ближе к солнышку особняки построили, чтоб им ни дна ни покрышки!

«Чего бы злиться Сыроватову? — думает японец. — Не та Сибирь, третий год подряд оттепель зимой, снега малую горстку выпадает. Что еще надо? Тепло…»

— О, едут христовы воители, — еще больше озлился Сыроватов.

Оками знал, как Иван ненавидит казаков. Поежился.

Впереди маячил казак. Лошадь шла неторопливым шагом, ее хозяин не спешил уступать дорогу грейдеру.

Неинтересная встреча: Сыроватову всего ничего отсидки осталось, и так он боялся сорваться, когда зацепляли казачки. Два раза ему уже мяли бока за вызывающее поведение и пригрозили оставить в тундре на веки вечные. В виде памятника.

Грейдер еле тащился. Всаднику надоело первому, он потянул поводья и развернул лошадь навстречу. Метров за пять от нее Сыроватов остановил машину. Из кабины не вылез. Крепился.

Не спешил и казак. Кто в кабине, он заведомо знал от других охранников и о взрывном характере его знал: Ванька Сыроватов, безбожник, бывший убивец. Да вот расконвоированный… Казак выжидал момента, когда Сыроватов раздухарится, тогда можно вызвать наряд и всыпать возбухающему по первое число за неуважение к воинству христову.

Обещанная казакам сладкая жизнь и воля вольная оборвалась три года назад. Президент Гречаный, избранный ими атаман, велел казакам оставить насиженные места и отправиться в Сибирь — быть государевым оком. Поворчали, но поехали и здесь свое зло вымещали на ссыльных, отбывающих срок за всякие провинности на прокладке трасс. Цеплялись ко всему. И «Боже, царя храни», и «Походную» заставляли петь, и ребра мяли. Японцев не трогали, но повод для нападок находили: они, мол, и чужое небо коптят, и чужой хлеб едят, а христово воинство считало себя полноправным хозяином земли от моря до моря и хлеба от корки до корки. Только вот атаман их шибко высоко сел, земляков забыл. Оттого и пенились.

— Почему зла столько? — спросил Оками Сыроватова, когда того крепко оттузили в первый раз.

Размазывая кровавую юшку из разбитого носа, Иван ответил прямо:

— А набрали в казачество полукровок, чистота казачья и помутилась. Не казак, не хохол, не пеший, не всадник. Кентавры…

— Хо! Смотри! — крикнул японец.

Сзади приближался джип.

— Да уж, — понурился Иван. — Моторизованные всаднички…

Тех, кому оставалось чуть дотянуть срок, доставали особенно.

Джип плавно снизил скорость и приник к обочине вровень с казаком. Тот с ухмылкой дожидался, сжимая в руках ультракоротковолновую станцию, нагайка в другой руке.

Из джипа вышли трое; держались они осанисто, никого из них казак не признал. Но не интересовался.

— Чего стоишь пень пнем? — спросил один, с квадратной челюстью бывалого бойца.