ВПЕЧАТЛЕНИЕ СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ

Директор вошел в класс вместе с учителем математики, поздоровался с учениками и спросил, что задано на сегодняшний урок. Голос у него был спокойный, негромкий, а букву «эр» он произносил мягко картавя, так что получалось «здгавствуйте», «угок».

Всем ученикам — начиная от малыша-первоклассника — было известно, что директора зовут Илья Николаевич, что каждого из них он знает по имени и фамилии, что, вызывая к доске, он не придирается, а даже сам задает «наводящие вопросы», что он любит пошутить. И все-таки, когда он взял со стола классный журнал, за партами стало необычайно тихо — ни вздоха, ни скрипа, ни шороха…

— Зайцев Иван!

Зайцев Иван торопливо одернул рубашку, поправил съехавший ремешок, пригладил вихры и направился к доске. Доска была чистая, но он старательно вытер ее тряпкой, взял в руку мелок и бойко взглянул на директора. Директор тоже посмотрел на него, улыбаясь глазами, как бы спрашивая: «Ну, как живем, Зайцев Иван?!»

Можно было считать, что они старые знакомые. Более того, Зайцев Иван был своего рода «крестником» директора Ильи Николаевича. Сейчас за окнами надсадно кричали грачи, трещал лед на Волге, а в тот день, когда Ваня Зайцев пришел в Симбирск, была глубокая осень.

Он шел долго по бездорожью, обходя ямские станции и деревушки, осевшие в непролазной грязи (вот из такой он и убежал), ночуя в мокрых стогах, а над головой все время висело плоское, серое небо, похожее на грифельную доску. Достояние свое он нес под мышкой — краюшка хлеба и тетрадь, исписанная вдоль и поперек, были завернуты в старенькое полотенце с чувашскими вышивками.

В городе Симбирске все оказалось так, как рассказывали, — по улицам ездили кареты, на колокольне вызванивали часы особенным звоном. Была школа, недавно открытая, куда принимали чувашей, татар, мордовцев, башкир, калмыков и прочих инородцев, как они именовались в Российской империи.

Но Зайцев опоздал. Занятия в школе начались, классы были заполнены. От ужасного горя он точно ослеп и онемел: ведь он убежал от отца, чтобы учиться — и теперь все пропало. Только один человек на свете, сказали ему, может помочь: директор народных училищ.

Школьный сторож, словоохотливый старик с солдатскими медалями, подробно ему объяснил, что директор не просто так себе человек, а действительный статский советник. И если этот чин соразмерить с военным, то выходит, что он генерал, ваше превосходительство. Ваня Зайцев совсем помертвел: эти чины он не только не мог бы выговорить, но даже запомнить. Сторож, увидев, какое действие произвели его слова, стал подбадривать мальчика:

— А ты не бойся! Они, Илья Николаевич, совсем простые, как я и ты. И удача тебе, что они нынче в городе, а то больше ездют по губернии… Сегодня как раз придут сюда… Ты посиди тут в сторонке, обожди…

То, что директор оказался в городе, было действительно редкой удачей. Но самая большая удача была в том, что он, как видно, и знать не хотел, что если его чин соразмерить с военным, то выходит, что он генерал. Когда он слушал маленького заикающегося просителя и просматривал тетрадку, глаза у него улыбались.

— Хорошо, голубчик, я тебя зачислю, но придется тебе нагонять! Сможешь?!

Зайцев смотрел на этого невысокого, худощавого человека в форменном сюртуке, точно на солнце — часто моргая. Такого, перехода от безнадежности и отчаяния к ослепительному счастью он еще не испытывал за свою коротенькую жизнь и, удивляясь собственной храбрости, ответил, что он старательный, догонит…

И вот теперь, стоя у доски, он не только решал задачу с купцом, который купил сорок гарнцев овса, но еще и доказывал директору, что он, Ваня Зайцев, человек серьезный и не бросает, как говорится, слов на ветер. Только в одном месте он чуть споткнулся, и не оттого, что плохо знал, а позабыл присчитать к прибыли купца десять копеек.