Оберегая раненую руку от толчков толпы, Константин с большим трудом вышел из заполненного беженцами вокзала.
— Где, здесь ближайший госпиталь? — спросил штабс-капитан у военного патруля, встретившегося ему на привокзальной площади.
— Это вам надо, господин штабс-капитан в железнодорожную гимназию. Она здесь неподалеку. Охримчук, проводи господина пограничника и возвращайся на площадь, — приказал прапорщик солдату и учтиво спросил: — Вы откуда, из-под Таолайчжао?
— Верно оттуда.
— И как там?
— Нормально. Три дня китайцев в Сунгари купали, потом отошли по приказу командования. Вот у вас немного подлечусь, и будем вместе купать их здесь. Река здесь шире, — пошутил Рокоссовский и патрульные, радостно заулыбались в ответ. В той атмосфере страха и неопределенности, что за последнюю неделю накрыла Харбин невидимой пеленой, оптимизм прибывшего с передовой офицера был подобен лучу света в конце темного тоннеля.
В превращенной в госпиталь гимназии было довольно многолюдно. Близость к вокзалу, куда со всех концов КВЖД прибывали раненые пограничники, делало свое дело. Желая получить скорую помощь, люди шли в гимназию, вместо того, чтобы ехать на извозчике в больницу на Софийской улице.
Оказавшись под высокими сводами, временно превращенного в лазарет, дворца просвещения, Рокоссовский быстро нашел кабинет хирурга госпиталя господина Аникушкина. В чем ему помогла одна из сестер милосердия, в которых превратилось большое число преподавательниц гимназии.
Хирург оказался плотным, лысеющим человеком, в котором проницательный взгляд Рокоссовского быстро распознал поборника эпикурейства. В два счета он удалил старую повязку и занялся исследованием раны штабс-капитана.
— Хорошо, хорошо, а вот это не очень, но мы это дело поправим, — говорил эскулап, склоняясь над рукой пациента. — Сейчас будет немного больно, придется потерпеть. Вы ведь военный, тем более пограничник.
— Конечно, потерплю раз надо — вымолвил Константин, собрав всю свою волю в кулак. Йод у доктора щипал сверх всякой меры.
— Ничего, ничего. Главное инфекция в вашу рану не попало, иначе возникла бы угроза для всей руки. А так, при хорошем уходе и полном покое, через неделю-другую будете как новенький, — назидательно произнес хирург, — Сестра, наложите новую повязку и сделайте для руки перевязь.
Сидевшая вместе с хирургом, молодая сестричка стала проворно бинтовать руку Константина и при этом пыталась завести разговор. Красавец пограничник, ей очень приглянулся, но тут вмешалась госпожа судьба. Дверь в кабинет хирурга распахнулась и в её проеме возникла ещё одна сестра милосердия.
— Александр Федорович, привезли нового больного с пулевым ранением в грудь, идемте скорее, — требовательно сказала она Аникушкину, бросив на Рокоссовского мимолетный взгляд.
— Сейчас буду, — философски молвил врач, неторопливо покидая свое мягкое уютное кресло. Девушка уже собралась уходить, но неожиданно остановилась и, узнав Рокоссовского, удивленно воскликнула: — Костя, это вы!!?
— Конечно я, Аглая Петровна, — ответил Рокоссовский, радостный от случайной встречи с бывшей попутчицей. Расставшись по прибытию в Харбин, Рокоссовский клятвенно обещал писать госпоже учительнице, но навалившиеся дела не позволили ему сдержать обещание.
— Вы ранены? Там!? — взволнованно спросила девушка, и её страдальческий взгляд был для Константина дороже всех наград.
— Да, там, — смущенно произнес офицер, не желавший предавать своему ранению большого значения, — По утверждению доктор, заживет как на собаке!
— Про собаку ничего не говорил, но вот до свадьбы, это точно, — уточнил Аникушкин, быстро уловив наличие особых отношений между молодыми людьми. Их уловила и медсестра, бинтовавшая руку Рокоссовского.
— Вот и все, господин штабс-капитан, — сказала она медовым голосом, аккуратно поправляя перевязь для больной руки, — Через два дня нужно сделать перевязку. Мы вас будем ждать.