— Люди, вы действительно рехнулись. Только вот не надо этой всей националистической истерии!
«Почему же истерии? — думал Боря. — Россия на протяжении своей истории подражает другим странам, заимствует то одно, то другое. А мама говорила — надо быть собой».
— России нужен новый договор. Вассальный договор! — услышал Борис то ли наяву, то ли во сне. — России нужен царь! Пускай все присягнут ему!
— Это тоталитаризм!
— Протестую! Сколько можно повторять, что «тоталитаризм» — это конструкт, придуманный Европой, чтобы оправдать фашизм, связав его в умах с Советским союзом! Говорите: диктатура.
— Монархия авторитарна по своей сути!
— Люди, это мракобесие! А как же институции правового государства?! — взвизгнул местный либерал.
— Прогресс, регресс, — парировал флегматично-пьяный голос. — Все относительно.
«Ан нет! — подумал Боря. — Истина о том, что относительно, должна быть абсолютной!»
Это была последняя мысль, после которой Новгородцев провалился в сон.
Когда он проснулся, ребята обсуждали, как в поведении гопов и уголовников проявляется феодальное сознание. Одни опять утверждали, что феодализма не существует, а другие отвечали, что раз так, то нет и нефеодализма. В комнате сидели несколько девчонок и допивали то, что не влезло в пацанов.
— Обычай пить вино в России ввел Петр Первый, — неожиданно сказал Борис.
Присутствовавшие замолчали и задумались.
Домой Борис вернулся только утром. Первым делом он залез в компьютер. Анна не ответила. Весь день Борис ходил несчастный и страдал: во-первых, из-за дурацкого письма, которое отправил, во-вторых, из-за подделки, о которой день и ночь болтали отовсюду. Вечером он принял, наконец, решение покаяться. Отважно извинился перед Анной в том тупом ответе, что отправил ей, и честно, с описанием подробностей, признался в том, как появилось знаменитое письмо, в которое с подачи Филиппенко все поверили.
21
Тридцать лет назад Иван Евгеньевич, научный руководитель Андрея Филиппенко, готовился к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. В ходе обсуждения на кафедре ему сделали несколько замечаний. Ивану Евгеньевичу пришлось перепечатать на машинке половину текста: часть введения, по требованию коллег, он перенес в заключение. Потребовалось изменение нумерации страниц. Можно было бы, конечно, просто заклеить цифры маленькими бумажками и подписать на них новые номера. Но тогда образовался бы бугорок! А бугорки, как известно, не предусматриваются ГОСТом.
— Ага, они мне так и сказали! — усмехнулся Иван Евгеньевич. — И правда, зачем стране ученый, у которого бугорок на диссертации!? Пришлось переделывать. Все сто семьдесят страниц заново на машинке печатать. А вы, Андрей, расстраиваетесь из-за каких-то мелочей!
Замечания, полученные Андреем Филиппенко от коллег с кафедры, действительно не были существенными. По большей части они касались формы, а не содержания. Андрей к внесению поправок был готов. Изменить ссылки, изменить формулировки, сделать выводы чуть более обтекаемыми — все это нетрудно. Ну… за неделю-другую. Главным и наиболее неприятным из сюрпризов оказалось то, что кафедра потребовала, чтобы он проанализировал в диссертации несчастное письмо от Прошки к Софье, сделал хотя бы одну ссылку на этот источник, хотя бы просто внес его в список литературы. К его теме эта ерунда не относилась, Великого посольства аспирант касался лишь вскользь. Но самое возмутительное было в том, что глупая писулька была стопроцентной липой!
Что случилось с преподавателями? Почему правительственная пропаганда в пользу подмены и открытое письмо великого обманщика ввергли их во мрак невежества? Андрей не мог этого понять. Придя домой, он вновь правил текст и за ночь сделал все, кроме последнего — внесения в текст сведений о поддельном документе.
Утром аспирант проснулся злым, рассерженным, не выспавшимся, мрачным. А ведь как он ждал сегодняшнего дня! Андрею наконец-то дали семинары по его специализации. Но потолкавшись перед парой в коридорах и на кафедре, узнав последние новости, Андрей раскис окончательно. Народ оживленно обсуждал прибытие федеральной комиссии, присланной для подсчета соответствия числа голов студентов количеству посадочных мест в туалетах. Что к чему будет подгоняться в случае расхождения — не разъяснялось. В четвертый раз залив кипятком спитый чай, грустные ученые сидели, вспоминали Николая Палкина и пытались угадать, что же будет дальше.