Сабира тоже смотрела на Батыя, не обращая внимания на приближающуюся к ней спину Карагая. Взгляд ее ничего не выражал: она знала, что это должно было вот-вот случиться. Еще позавчера гонец принес весть о том, что ее отец убит и войлок власти занял его враг и его убийца – Юлдаш, самый молодой и жестокий хан из рода Менгу.

Помилования не последовало.

Карагай, встав за спиной неподвижной Сабиры, протянул через ее плечи руки и взял ее за лицо – левую руку положив на лоб, правой рукой охватив подбородок. Лицо Сабиры скрылось в огромных ладонях Карагая.

На мгновение Карагай замер, напрягаясь, а затем быстро и резко повернул ей голову, рванув подбородок Сабиры вверх и назад. Раздался громкий хруст, и Карагай выпустил обмякшее тело Сабиры в руки охранников. Те тут же ловко подхватили его под руки и поволокли прочь, подальше и побыстрее, – в сторону.

Батый закрыл глаза и долго молчал. Затем поднял голову и медленно обвел присутствующих спокойным, невыразительным взглядом. Взгляд его остановился на советнике. Лицо Бушера оставалось невозмутимо.

– Я сначала хотел одарить Сабиру дорогими подарками – за честный и смелый ответ, – сказал Батый Бушеру. – Но потом подумал: мой поступок станет еще до заката известен во всей Орде… – Батый помолчал и продолжил: – Мои воины скажут: Сабира отказалась умереть за хана, а хан ее одарил. Нас бы за это удавили тетивой!

– «Хан несправедлив», сказали бы в Орде, – предположил Бушер.

– Поэтому я решил, – подытожил Батый, – пусть Сабира лучше умрет…

– Хан Бату справедлив ко всем, скажут теперь в Орде.

– Верно, Бушер, – согласился Батый. – Именно так в Орде и скажут.

Начиная от леса по полю брани уже поползли сборщики. Ползли по двое. Первый выдергивал из убитого стрелу и передавал ее назад, второму, двигавшемуся за ним с огромной вязанкой окровавленных стрел за спиной. После этого первый осматривал, переворачивая тело с целью обнаружения мелких ценностей: нательного креста, ладанки, перстня.

Крупные предметы – одежда, оружие – сборщики оставляли: завтра они же повторят проход с двумя повозками. Мечи, щиты, шлемы, кольчуги да бахтерцы никуда не денутся. Иное дело – стрелы. Нельзя оставлять. Стрелы могут понадобиться сейчас же, немедленно. Или серебряное кольцо. Как оставить? За ночь срежут вместе с пальцем.

Сборщики ползли, потому что убитых и раненых было много, а нагибаться к каждому – кошмар. Нагнуться тысячу раз за вечер хуже, чем сутки без сна в седле, попробуй и поймешь. Тем более стрелы почти никогда не выдергиваются, – приходится из мяса ножом вырезать. Хоть мертвый, а тоже работа. Но каждый третий, четвертый – живой! Вырвать стрелу из раненого, вырезать, не теряя время, – большое искусство. Только молодым кажется просто – перережь ему горло и вырежи, – мертв. Да, так. Но ждать, ждать смерти порой приходится довольно долго, а сила в умирающих необычайная: почти любой, даже желторотый птенец, проживший четырнадцать весен всего, может сломать тебе горловой хрящ, если ему неверно перерезать горло или ударить не в самое сердце.

Это великое мастерство и искусство – вынимать, вырезать стрелы. Этому учат с пеленок. К тридцати такие становятся мастерами: по три, четыре, а то и пять сотен стрел – с полудня до заката. Живых же мастер редко добивает, – только таких, кто смог бы еще выжить.

Игнач, плывя над самым дном, понял, что достиг середины русла. Теперь впереди было самое трудное: вставить в рот себе тонкую трубку – ствол срезанного им дудника с примотанным к нему оперением татарской стрелы, развернуться под водой брюхом верх и медленно, никак не помогая себе руками, начать всплывать…

Обычно, когда, выныривая, достигаешь поверхности, первой на воздухе появляется отплевывающаяся, жадно глотающая воздух голова. Сейчас ему этой роскоши не дано: голова должна остаться под водой. Дышать – через стрелу-тростинку. Только. Нельзя вдохнуть сразу, как только оперение «стрелы» окажется на воздухе: в трубке глоток воды, его надо сперва спокойно втянуть в рот и проглотить. Глоток – пустяк. Но если вдохнешь, поперхнешься. А это – мгновенная смерть.

– Смотри, Ахмед! – татарский лучник указал на середину реки, где медленно всплыл труп русского ополченца с торчащей изо рта стрелой. – Он плыл, оглянулся, увидел меня… Испугался. А!!! – лучник потешно изобразил, как русский от удивления и страха раскрыл рот – от лба до груди. Получилось потешно, оба расхохотались. – А я тут – р-р-раз!!! Ты понял, Ахмед?!

– Э-э, врешь! – возразил Ахмед. – Это Кирсай убил. Он всегда стреляет в глаз, в рот или в ухо.

– Я тоже как Кирсай!

– Нет, ты как Кокса…