— Да они тащат меня, как дьявол праведника! — захохотал Либкин.
Эммануил никак не мог вспомнить, что же еще осталось принести из кухни. Но коль девушки говорят, значит, кое-что есть. Ему хотелось встретить Либкина каким-нибудь двустишием в рифму. Он не знал еще, к чему подбирать рифму, но знал, что рифма будет. Ага!
Довольный, сияющий Либкин, чуть пританцовывая, приближался к столу, держа высоко над головой поднос с нарезанным хлебом. А девушки тем временем снова удалились в кухню и уже скромно, без парада, стали вносить «мясные и рыбные» блюда.
Все расселись за столом. Опытным взглядом неизменного тамады Эммануил оглядел стол и сразу заметил непорядок.
— Э, нет, — воскликнул он, обратившись к Гиршке, — так дело не пойдет!
— Ничего… Как-нибудь… — пробормотал тот со своего места на отшибе, у края стола, и, как всегда, когда вдруг оказывался объектом общего внимания, смутился.
— Нет, нет! — продолжал Эмка. — Ты у нас слишком хороший поэт, чтобы сидеть на таком плохом месте…
Недолго думая, Эммануил подошел к Гиршке, взял его за руку и вывел к середине стола. «Подвиньтесь, подвиньтесь маленько!» — сказал он, усаживая Гиршке рядом с Симой. Та, смутившись, подвинулась немного, но Гиршке даже не взглянул в ее сторону. Сидеть возле Симы — при всех. Да лучше бы ему провалиться сквозь землю…
А Эммануил уже снова был на своем месте.
— Вот эту бутылку видишь? — обратился он к Либкину. — Прочитай, что написано на этикетке!
Тот взял бутылку в руки.
— Здесь написано: «Горный дубняк».
— Ну вот. Достаточно, однако, выпить пару рюмок этого вина, и ту же самую этикетку ты будешь читать наоборот: «Дубовый горняк»…
— Вот как! — рассмеялся Либкин. — Так надо же попробовать. В Париже такого вина не найти…
Выпили, потянулись к закускам, в первую очередь к горячей картошке.
— Я предлагаю тост, — несколько торжественно начал Эммануил, поднимаясь с места. — Тост за нашего гостя — одаренного писателя и журналиста Шолома Либкина.
Заметив наши недоуменные взгляды, Эммануил продолжал:
— Это имя, возможно, пока еще вам мало о чем говорит, хотя Шолом уже печатался, правда, не много и не у нас. Но главная суть в тех вещах, над которыми он сейчас работает, и в его замыслах, удивительных замыслах! Вот попросите — пусть он вам что-нибудь расскажет…
Либкин сидел, склонив голову, всем своим видом как бы показывая, что не заслуживает такой чести.
— Расскажите, Либкин!