Прыжок из окна

Через пару дней Инга перехватила меня на кухне, когда я кипятил чайник. Она присела около моей тумбочки: «Что, не понравилась Валька? Ты не думай, я без обиды. На вкус, на цвет товарища нет.

Особенно в делах интимных. Я бы тебе показала класс, но муж за стеной. Поэтому поговорим по делу. О квартире. Ты думал как отдельную получить. Ты с женой расписался уже после того, как она комнату получила?» Я кивнул. Она усмехнулась: «Не думаю, что вас кто-то научил. Но новичкам везет. Теперь в коммунальной комнате образовалась новая семья, которая имеет право на улучшение жилплощади». Я ответил, что мы подали заявление, как только я сюда прописался, на кооператив от Союза журналистов. Там есть две свободные квартиры, однако на них непробиваемая очередь. В тот момент у меня был первый (добавлю – последний) сравнительно большой гонорар за книгу прозы («Историческая справка»), кажется, двенадцать тысяч. Как я давно решил, треть моих гонораров сверх бюджетной зарплаты я отдавал сыну, остальное на нужды новой семьи. Так что от двенадцати тысяч гонорара осталось восемь. Как раз первый взнос на трехкомнатный кооператив. Кларина работала, но ее зарплата была примерно равна моей, то есть тысяч семь. Председателем кооператива был отставной генерал, которому мы почему-то понравились, и он пообещал, что очередная трехкомнатная наша. Но в конечном счете решал не он, что и сказала мне Инга. И спросила: «Извини, деньги на взятку у тебя есть?» – «Генералу?» – удивился я. «При чем здесь генерал? Он просто фигура, а решают другие люди. Так есть или нет?» У меня оставалась заначка в пятьсот рублей, что я Инге и сказал. Она даже не рассмеялась, просто усмехнулась. «Интересно даже попробовать. Я тебя к нужному человеку попробую без очереди записать. Завтра можешь? То есть народу все равно много будет, сплошная нежить, я тебе говорила, что мы так зовем тех, кто без жилья. Но не месяц же ждать. И не два. На нежить ты не тянешь, глаз смышленый. Пойдешь без очереди». Куда было деваться? Я кивнул – хоть посмотреть, как работает этот подземный мир. «Ты только костюм одень, в джинсах не ходи».

С костюмом было у меня слабовато. Мы с Клариной жили по правилам официального, настоящего, записанного в законах, списанных у какого-нибудь Хаммурапи, с добавлением ленинских лозунгов, которые заменили лозунги Хаммурапи, но мы об этом не знали.

И жили по законам нереального, выморочного мира. По которым и во времена Хаммурапи не жили. То есть почти без денег. Ибо люди, если не были рабами, жили всегда так, как жили наши соседи.

А мы ходили на работу, что-то писали, что никому из окружавших нас людей было не нужно. Читали никому особо не нужные лекции.

Бледная поросль интеллигенции, выросшая случайно в «провале небытия», на кладбищенском пустыре, где в могилах лежали те, кто тоже верил «в высокое и прекрасное», и оказалась среди сытой и полнокровной – с машинами, дачами, квартирами – нежити. Пожалуй, теперь слово я употребил осмысленно. Самое-то интересное, что нежить была почти как люди – и чувства испытывали, и сексом занимались. И деток своих лелеяли. Но слово «нежить» я не сразу употребил по отношению к соседям и другим как бы людям. Был ли нежитью встреченный нами с отцом на профессорском кладбище?.. Тогда я об этом не думал. А может, мы все нежить, раз существуем в преисподней небытия? Но всегда хочется думать, что это не к тебе относится. Ведь жили мы в пространстве классической литературы, там тоже много страшного описывалось, но волшебство литературы, что она создает все равно другой мир, что описанное тебя не коснется.

Короче, поехал я на следующий день в дом, где распределяли жилищные блага. Особенно я ни на что не рассчитывал, но подленькая мысль: а вдруг, все же по некоему блату иду. Я поднялся на второй этаж, где перед кабинетом с обитой дерматином дверью сидело на стульях человек тридцать. Костюмчик мой, конечно, не блистал изяществом, но все же – костюм. Впрочем, и другие посетители были одеты средне, в мятых костюмах, глаза тревожные, в руках папки с бумагами. У меня – портфель, из которого я достал записку Инги и передал ее выглянувшей из важного кабинета секретарше – для начальника. Минут через пять она выглянула, поманила меня рукой и сказала, что через пять минут меня позовут. И тут я понял, что меня окружает нежить – с такой ненавистью посетители на меня посмотрели. Но тут мне потребовалось по малой нужде, и лучше было сходить сейчас по-быстрому, чтобы не ежиться при разговоре с начальником. Дверь в мужской туалет была в конце коридора и почему-то не закрывалась. Я взял портфель и зашел в нужное помещение, там оказалась всего одна кабинка, писсуара не было. Чего-то я вдруг сынтеллигентничал и захлопнул за собой дверь. Но, справив нужду, я дернул ручку двери и тут понял, почему она не закрывалась. Открыть ее было изнутри невозможно. Я постучался, ни отзвука, нежить молчала, я был соперник, тогда я крикнул: «Помогите, отоприте кто-нибудь». Некто подошел к двери, подергал за ручку и сказал довольным басом, обращаясь к очереди: «Нет, ему отсюда до вечера не выбраться, пока уборщица не придет». И я понял, что довольный бас прав. Я подошел к окну и посмотрел вниз. Второй этаж, в общем, не очень высоко. Асфальт внизу был старый, разбитый, в вымоинах трава. Но открывается ли окно? Я подергал шпингалет. Он открылся, окно распахнулось, я вскарабкался на подоконник, все же спортсменом я не был. Надо было поставить себя в безвыходное положение. И я бросил портфель вниз. Теперь не оставлять же его внизу. И, стараясь не раздумывать долго, я спрыгнул, спружинив на носках, чтобы не отшибить пятки. Отряхнулся, поднял портфель и прошел снова в парадный подъезд. Поднялся на второй этаж, нежить ошалела. Кто-то бросился к туалетной двери, но она была заперта. Спрашивать, как я сюда снова через входную дверь вошел, вошел как ни в чем не бывало, что-то они не решились. «Ну, Володя, ты даешь! Чувствуется, что сын летчика! – сказал неизвестно откуда взявшийся Адик, парень из нашего старого двора. – Помнишь, как я в детском саду тебя защитил?» Он тогда подошел к детсадовскому забору, крутя в руке веревку вроде пращи, в которой был зажат камень. «Вовка, кто тебя здесь обижает?» Вопрос был провокаторский, меня никто не обижал, но на провокацию ответил мой лучший друг Андрей Гафнер, крикнув «Я!» и ударив пятерней меня по лицу. Я ответил автоматически. Это был мой первый боксерский удар – кулаком в челюсть. Друг упал, а девчонки закричали: «Оксана Петровна, Кантор Гафнера убил». Никого не убил, конечно, но на два часа меня поставили в угол «в группе». А Адик потом во дворе хвастался: «Когда тебя увели, я их всех побил. Я решил, что отныне всегда буду с тобой в трудные минуты, как черный человек. Это такой человек, который друзьям помогает».

Ни на кого не глядя, я молча вошел в кабинет, сказав сквозь зубы: «От Инги Леонтьевны». Очевидно, так и бабушка военные бумаги генералам передала, никто и спросить не посмел, откуда она взялась и где их прятала. Какая-то сила бабушкиного ведьмовства во мне вдруг проснулась. Как и она, бумаги-то я передал, но военным нужны были карты и планы, а этому бесцветному человеку с белесыми ресницами, похожему на большую моль, нужно было другое – не записка от Инги, а мое приложение к записке. Но, может, черный человек поможет… Я вынул из портфеля конверт и тихо пододвинул начальнику. Он даже не взглянул: «Нет, нет, это не мне, этого мне не надо. Впрочем, положите на стол, я разберусь. Не волнуйтесь, я займусь вашим делом. Инге Леонтьевне от меня горячий привет».

Я вышел, усмехаясь, вспоминая, как в советское еще время мама поехала отдыхать в санаторий по курсовке (была такая форма – все проплачено, койку ей дали, но процедуры назначал местный главврач, а он медлил). Тогда мама записалась к нему на прием и протянула конверт, внутрь положив по наивности три рубля, как привыкла давать слесарям. Главврач смахнул конверт в ящик стола и тут же все процедуры выписал. Но наутро с мамой не здоровался. Ему и в голову не могла прийти такая степень наивности. Я шел и думал, что пока бабушку мы не похоронили, посмертного жилья не дали, вернее, мы не захватили силой, она тоже была нежить. Пройдя сквозь ряд пустых и несчастных глаз, я вышел из прихожей при кабинете и спустился вниз. Адика, к моему удивлению, я не увидел. Слева от дверей подъезда стоял мент, и какой-то старичок указывал ему траекторию моего прыжка. Мент изумленно пыхтел, соображая, как солидный человек мог сигануть из окна солидного учреждения. А старичок говорил: «Нет, не из наших он был, вон и след как от копыта». – «Не черт же!» – «А кто его знает?!»

Я вернулся в свою коммуналку. «… Твою мать! – сказала Инга. – Даже не глянул? Не лучший вариант. Подождем. Обожди, тебе Георгий сейчас сто грамм нальет, а я соленый огурчик порежу. В комнату не зову, извини, там дети укладываются. Если на кухне, не обидишься? Здесь и холодильник, добавим, если надо. А ты так прямо из окна и прыгнул?» – «Угу». Георгий плеснул водку в три стакана: «Силен мужик! За это надо выпить. Да ты пей, я сейчас колбаски подрежу». Мы выпили, я занюхал огурцом, а потом и закусил, положив огурец на кусок колбасы. «Я завтра ему позвоню», – сказала Инга.

С этого разговора прошло месяца три. За это время я успел съездить на конференцию в Кембридж (на четыре дня), а потом на две недели, тоже по гранту, в Германию, в тихий баварский университетский городок, куда смог взять с собой Кларину. Это было открытие нового мира, где даже обыватели выглядели людьми достойными. После возвращения из Германии меня как-то вечером остановила в коридоре Инга:

«Погоди, Гошу позову. Выпьем. К себе не зовем, дети спят. А скажи, правда, что ты две недели провел в Германии?»

На последних словах вышел Георгий с бутылкой виски.

«Европеец не должен пить простую водку», – сказал он.

Достал стаканы, из холодильника лоток со льдом, бросил лед в стаканы, налил виски на три пальца. Мы выпили. Сделав глоток, он спросил:

«А вот нам с Ингой интересно. Если у тебя мало денег, откуда ты их взял на поездку в Германию?»

«Да деньги немецкие. Это грант, понимаешь? Просто немецкие ученые хотели со мной пообщаться».