Нет, все не о том он думает. Надо сползать, не вверх на локтях, а наоборот, боком из-под одеяла – и на пол. Пусть даже на четвереньки встанет. Все равно никто не видит. Прежде чем начать сползать, он оглядел комнату, нет ли чего полезного для сползания. Горел над головой ночник, за окном уже было темно, светились окна двенадцатиэтажного общежития напротив: с отъезда Даши он шторами пользоваться перестал. У окна на столе мерцал экран не выключенного компьютера. Может, послать сразу по нескольким адресам письмо: «Помогите, мне плохо!» А что плохо – спина болит? Но это надо преодолеть, в конце концов, он все мог преодолеть. Около стола валялась груда книг, которыми до больницы пользовалась Даша, переводя очередную книгу, так он эту груду и не разобрал, год прошел, а он все никак не опомнится. Единственно, что он запретил тогда очень жестко: он запретил себе спиртное. Он помнил, как запил его друг после смерти жены, и через год был конченый человек, а там и умер. Хорошо, что Даша не умерла, а нашла себе богатого мужа, который вывез ее отсюда. Нет, Галахов не смерти боялся, боялся пьяной пошлой смерти, когда с улицы приходят бомжи-собутыльники и шарят у мертвого по карманам и в столе, не осталось ли на выпивку.

Да, комната без Даши совсем захламлена. Больше всего у него заставлен комод. Кроме чашки чая, будильника, валявшихся блокнотов, шариковых ручек, поводка для Августы, там стоял еще и телефон в стиле ретро начала ХХ века, подаренный ему сослуживцами, когда он уходил на пенсию. Зачем он это сделал? Ведь знал, что на пенсионные копейки прожить нельзя. Впрочем, тогда был МЕОН, который расшифровывался как «Межрегиональное Единство Общественных Наук». Жила эта организация на деньги западных фондов. И, видимо, неплохие деньги. Приглашая его на работу, президент этой структуры сказал, чтоб он «планировал свою деятельность в МЕОНе всерьез и надолго». Как-то он пошутил, что «меон» – философский термин, означающий небытие. Может, кто-то сболтнул, за это и уволили. Правда, он был уверен, что все эти фонды, радеющие о российском прогрессе на западные деньги, по сути дела, очевидный меон. Но служить туда пошел, длилась эта работа, увы, всего около года, получал он неплохие деньги (платили двенадцать тысяч в месяц), так что о пенсии мог даже не думать. Им нужно было его имя. Так он считал. Даша с сомнением качала головой, но его устраивало свободное расписание. Увольнение случилось неожиданно. После того, как он наладил работу в одном из дальних регионов, на совещании кураторов его хвалил президент, сказав, что на следующем совещании он надеется, что Галахов будет присутствовать, мол, будут решаться важные вопросы. А утром следующего дня в газетном ящике он нашел фирменный конверт, в котором лежало письмо, отпечатанное тоже на фирменном бланке. Очевидно, завез шофер президента и бросил в ящик. Еще не видя, Галахов догадался, что теперь он остается только на пенсии. Почему же вчера не сказал? Это было самое обидное. Как-то уж слишком по-буржуазному. Чтоб не мучить себя лишними объяснениями. У Павла даже ноги ослабели. Но все же прочитал:

Однако причина увольнения выяснилась быстро: на его место был принят зам. директора крупного института. А то все были начальниками, один Галахов в роли непонятно кого. Никто и звать никак. Нет, можно определить: пенсионер. А кому нужен пенсионер, не имеющий служебных рычагов в своем универе?! С тех пор они существовали на Дашины заработки и тратили пенсию на квартплату да на помощь отцу. До того момента, как Даша покинула его. А три дня назад его покинула и Августа. Побежала куда-то в кусты, да так и не вернулась. Звал он ее понапрасну. Ходил по соседям, спрашивал, не видел ли кто. Однако нет, никто ему помочь не смог. А молодая толстотелая соседка с большими грудями, жившая этажом ниже, сказала:

– Да успокойтесь, дедушка. Может, ее бомжи покончили, на шапку. Да вам теперь легче будет, не придется утром и вечером с ней по улицам таскаться!

Слезая с постели, он все-таки упал. Встав на четвереньки, Павел попытался подняться на ноги. Проклятый шофер! Неужели задавить, или, точнее сказать, убить хотел? Или просто попугать? Тот, кто в машине, по сути дела, – «человек с ружьем» против безоружных. Хорошо хоть успел из-под колес выскочить. Прав был Васёк, его сосед по парте в первом классе. Он уже тогда понял, что шоферню следует обуздывать. Павел уцепился за край дивана и, преодолевая боль в спине, встал на колени, вспомнил: «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». И почему-то советскую шутку к этому прибавил: «Тут какую-то Долорес ибарури, а она все орет: “Лучше стоя, чем на коленях”».

Он все же поднялся. Держался за притолоку двери, потом за стенки коридора. В туалете стоял, упершись головой в стенку перед собой. Его мутило, ноги подгибались. «Кажется, моя ветка трещит», – мелькнуло мимоходом и, слабея, он завалился на кафельный пол. От холода кафеля через время очнулся. Лежал и готовился помирать. «Это мне наказание, – сказал он себе, – за то, что другого старика стряхнул с его ветки».

Вчера выгнал он с лестничной площадки между этажами бомжа Александра Сергеевича. Между их этажом и следующим ниже угнездился бомж. Запах от него стоял понятно какой. Из дверей квартиры стало трудно выходить. Он еще с позапрошлой зимы там прижился. Даша тогда его добром просила, в милицию звонила, спрашивала, где в нашем районе специальные приюты для бездомных.

– Нету таких, – ответили ей менты.

– А по телевизору рассказывали…