Есть зловещее «кар».

Есть радость свиданья. Есть пьяный угар.

Есть смех колокольчиком. Скрежетом мат.

Запах навоза.

Цветов аромат.

А мне с этим словом упорно одна щемящая сердце Картина видна. унылая роща.

Пустые поля.

Серые избы. Столбы-тополя.

Бывшая церковь С поникшим крестом. Худая дворняга С поджатым хвостом. Старухи беззубые В сером тряпье. Безмолвные дети В пожухлом репье. навстречу по пахоте Мать босиком.

Серые пряди Под серым платком. руки, что сучья.

Как щели морщины.

И шепчутся бабы:

Глядите, мужчина!

Как вспомню, мороз Продирает по коже. но нет ничего Той картины дороже.

Мать готовилась к отъезду в Москву с последними оставшимися с ней двумя детьми. наша деревня, как и многие другие, прекратила существование. от нашего некогда богатого дома осталась лишь часть сруба. Мать жила в соседней деревне в старом, полуразвалившемся доме. Встречу с матерью я описал в эпилоге к поэме «Мой дом — моя чужбина». Я готов был увидеть нищету русских деревень. но то, что я увидел в реальности, превысило всякие мрачные предположения. Сборы были короткими. Уже через день мы навсегда покинули наш Чухломской район. Билеты на поезд пришлось приобретать за взятку, с черного хода. да нам еще повезло: начальник станции был наш знакомый. Ехали в Москву целые сутки, хотя расстояние было всего шестьсот километров.

В конце августа 1946 года наша семья окончательно перебралась в Москву. Теперь в подвале на Большой Спасской улице поселились отец, мать, сестра Анна с мужем, я и мои младшие брат и сестра. Сестре Антонине было одиннадцать лет, брату Владимиру пятнадцать. Вскоре к нам присоединился брат николай, демобилизовавшийся из армии. два брата (Василий и Алексей) служили в армии. Василий был в офицерской школе, Алексей отбывал воинскую повинность. он присоединился к нам в 1948 году. У сестры скоро родился сын.

начались годы жизни, которые я называю сумасшедшими.

Положение в стране оказалось много хуже того, как мы его представляли по слухам, живя за границей в сказочном благополучии. Годы 1946—1948-й были в истории страны, может быть, такими же трудными, как годы Гражданской войны и послереволюционной разрухи. Война все-таки вымотала страну до предела. Миллионы людей были оторваны от нормальной жизни и привыкли к военной, в некотором роде беззаботной жизни. Переход к мирной жизни оказался весьма болезненным. Мы выстояли эти годы только благодаря тому, что собрались вместе.

Мне как демобилизованному офицеру были положены кое-какие продукты питания на целый месяц — хлеб, мука, крупа, сахар. Случилось так, что я смог отовариваться (т.е. получить эти продукты) лишь после переезда матери с детьми в Москву. Когда я принес это сказочное богатство домой, у нас началось буквально опьянение от еды. За все годы колхозов и войны мать, младшие братья и сестра даже мечтать не могли о таком хлебе, какой я принес, и о таком сладком чае. да и остальные члены семьи поголодали основательно.

Моя стипендия была мизерная. Так что я должен был подрабатывать. я работал грузчиком, землекопом, вахтером, маляром, лаборантом на кирпичном заводе, инженером в инвалидной артели детской игрушки. Подрабатывать приходилось по вечерам и по ночам — днем я должен был посещать университет. Хотя на посещаемость бывших фронтовиков смотрели сквозь пальцы, пропуски занятий все же были нежелательны с точки зрения интересов учебы. Программа была чрезвычайно напряженная. Мы изучали математику, физику, биологию, историю, литературу