– Вы предлагали мне свою руку и сердце, – сказала Вера. – Я согласна.
К этому моменту мое сердце уже прилично разогналось, и сказанное Верой гулом разнеслось в моей голове. Все эти дни я был расстроен тем, что, скорее всего, больше не увижу Веру. А я очень хотел ее увидеть. Но то, что наша разлука прервется подобным образом, я, конечно, не предполагал. Это было очень неожиданно. А с другой стороны, точно также появился в моей жизни и Генрих. Пробрался на корабль и в самый неподходящий момент оказался в моей каюте. Его же я не оттолкнул. Я, конечно, неплохой человек, но причиной моего такого поведения были, скорее всего, не мои личные качества. Я знал, что я по-прежнему чужой в этом мире. Никто не мог дать мне гарантии, что все то, что есть сейчас вокруг меня, не видения лежащего в коме человека. Что все мои приключения в Сан-Франциско и на море – это не всего лишь мгновенные образы, проскочившие в угасающем сознании. А раз так, то нет оснований быть плохим и расчетливым. Надо быть добрым и щедрым, надо отдавать, не задумываясь о возврате, надо любить, даже если эта любовь несет на своих губах привкус крови, а поступать – красиво и великодушно.
"Удивительно, как все совпало," – подумал я.
Я нащупал в кармане кольцо, которое нашел в чемодане Деклера, но которое обратно не положил, затем подошел к Вере и опустился на одно колено.
– Милая Вера, прошу тебя стать моей женой, – я протянул ей кольцо. – Если ты согласна, то прими от меня это колечко.
Вера какое-то время не верящими глазами смотрела на меня, потом взяла колечко и надела на безымянный палец правой руки.
– Подошло, – ошеломленно сказала она.
Она опустилась на колени напротив меня и снова повторила:
– Подошло, – в ее горящих глазах блеснули слезы.
Я опустился на второе колено и обнял, стоящую напротив меня, девушку. Так мы и стояли какое-то время. Обнявшись, на коленях, друг перед другом.
А Генрих с выпученными от удивления глазами, молча, наблюдал за нами.
Сцена 87
Я вновь пришел в нотариальную контору Оливера Берджеса на следующий день после того, как я и Вера сделали… Я даже затрудняюсь объяснить, что мы сделали. Кроме того, каждый раз, когда я об этом думаю, меня охватывает приятное волнение, а на лицо лезет непрошенная улыбка. Так, вроде бы, не должен вести себя ни сорокалетний Деклер, ни тем более шестидесятилетний я, Андрей Порошин. И все же, когда я думаю о вчерашнем дне, я улыбаюсь.
В ту ночь Генрих остался в каюте один.
Мы лежали на кровати Веры лицом к лицу, уставшие от страсти и объятий. Было не столько жарко, как душно. Иллюминатор был открыт, но ничего не мог поделать с этой духотой. Мы были полностью голые, а укрывшая нас темнота позволяла не чувствовать по этому поводу никакого стеснения. Вера, приблизив свои опухшие губы к моему лицу, говорила шепотом, а я ловил каждое слово. Она рассказала мне про свою семью. Я с удивлением узнал, что ее фамилия такая же, какая была у меня до попадания в этот мир. Узнал, что дед ее был декабристом. Правда, здесь их называли общественниками из-за названий Северного и Южного общества, в которых они состояли членами. Фоном прошла мысль, что в нашей реальности декабриста с фамилией Порошин не было. Не то, чтобы я был силен в истории, просто в школе, в нашем классе был Петька Завалишин, двоечник и хулиган. Наши учителя своими напоминаниями, что он позорит имя своего великого однофамильца, декабриста Завалишина, его просто замучали. И хотя я был, в отличие от Петьки, хорошист, но думаю, что если бы у нас в истории был декабрист с фамилией Порошин, то те же учителя не преминули бы сказать что-нибудь и по этому поводу. Рассказала Вера также о том, как жестоко расправился местный российский царь с бунтовщиками. Из 600 человек, признанных в той или иной степени причастными к бунту, была казнена почти половина. Больше всего рассказывала Вера о своей бабушке и о ее идеи отмщения. Много – о брате Дмитрии и совсем немного – о своем отце. Я молча слушал, время от времени дул на ее лицо, чтобы немного охладить, и пальцами рисовал узоры на ее спине.
– Андрюша, – спросила меня Вера, закончив рассказывать о себе. – А твоя фамилия тоже Порошин?
– Да, солнце мое, – ответил я. Почему-то ни «Верочка», ни тем более «Веруня» не ложились у меня на язык.
– А мы не можем оказаться братом и сестрой?
– Нет, точно не можем, – ответил я.
– Хорошо – сказала Вера. – А ты расскажешь мне что-нибудь о себе?