Черстин потыкала в картофелины зубочисткой. То, что надо, мягкие, но еще не разварившиеся, словно у мамы внутри был встроенный таймер. Как хорошо, что еще бывают такие моменты, подумала Эйра. Что в ее нынешней маме осталось еще многое от прежней Черстин.

– Так вот, тот четырнадцатилетний подросток, который это сделал, он вернулся в Кунгсгорден. Я его вчера видела.

– Ух ты. – Мама подавила куски сливочного масла о горячие картофелины и перемешала все со сливками, зачерпывая их чересчур много. Добавила селедки и лосося и с жадностью принялась запихивать еду в себя. Неуемная прожорливость – одно из последствий заболевания деменцией. Может, она забыла, что уже ела несколько часов назад, или испугалась, что больше не получит пищи и скончается от голода. – Не понимаю, и как только таких выпускают.

– Ты знаешь Свена Хагстрёма?

В ответ – тишина. Долгое пережевывание.

– Как ты сказала?

– Отец Улофа Хагстрёма, убийцы Лины. Как оказалось, он никуда не уехал и все эти годы продолжал жить у себя в Кунгсгордене.

Черстин отодвинулась от стола и, привстав, принялась искать что-то в холодильнике.

– Я же помню, что поставила бутылку вот сюда, а теперь ее нет.

– Мама, – Эйра помахала в воздухе бутылкой с абсентом, которую они уже успели пригубить. Она налила еще.

– «Привет, Деды Морозы»![2] – завопила Черстин и радостно взмахнула рюмкой.

С болезнью цвет ее глаз начал меняться, особенно сильно это проявлялось в те моменты, когда она утрачивала связь с реальностью. Жившая в них синева бледнела, но стоило ей что-нибудь вспомнить, как глаза тут же ярко вспыхивали. Сейчас они были прямо-таки бирюзовыми.

– Свен Хагстрём был найден вчера мертвым, – сообщила Эйра. – Мне вот интересно, что он был за человек. Как меняются люди, когда узнают, что их собственный сын – убийца.

– Он приходился родственником Эмилю Хагстрёму?

– Не знаю, а кто это?

– Поэт! – Глаза матери сверкнули тем самым ярко-голубым цветом. На мгновение голос Черстин Шьёдин стал таким же властным, как и прежде, и в нем прозвучали знакомые нотки: «Да ведь это же очевидно! Как можно такого не знать!» – Даже если ты не читаешь книг, то все равно должна его знать.

Она потянулась к бутылке и налила себе еще рюмочку. Эйра отпила из своего бокала, чувствуя сильный соблазн сказать матери, что ничего подобного, она читает книги или, по крайней мере, слушает их, иногда, во время пробежек, и желательно в ускоренном темпе, чтобы они не казались такими чертовски скучными.

– Свен Хагстрём, – вместо этого повторила она и напомнила себе основные факты, которые они с напарником разузнали накануне, пока ждали дежурного следователя. – Он родился в 1945 году, как и наш папа. В пятидесятые переехал с родителями в Кунгсгорден, так что, вполне вероятно, вы с ним пересекались. Он работал на сортировке бревен в Сандслоне, пока сплав по реке не прекратился. Несколько сезонов играл в составе команды по хоккею с мячом…

– Нет, я не знаю его. – Черстин снова, не жуя, заглотила целый кусок, закашлялась и аккуратно вытерла рот салфеткой. Беспокойная тревога во взгляде. – А твой отец и подавно. Никто из нас его не знал.

– Я была у него дома, – упорно гнула свое Эйра, сама толком не зная, чего она добивается своим безнадежным и чисто полицейским упрямством. Должно быть, все дело в раздражении из-за невозможности даже сейчас получить ответы на все свои вопросы, а еще в желании добиться реванша за все те годы, когда она была еще ребенком и взрослые ничего ей не рассказывали, а лишь отмалчивались да перешептывались о чем-то по углам. А если даже ей слегка и удавалось заглянуть за занавесу тайны, то потом все равно следовало как можно скорее о ней забыть.