— Ева… Прости, но я не приду.

Слова даются с титаническим трудом. Горло саднит от невыплаканных слёз. К хренам всё, но что я могу сделать? Какой же дурак был, что не смотрел наперёд. С Ольшанским не могло быть иначе, он был сделал что-то, но свою дочь не отдал мне.

А теперь я в её глазах становлюсь сволочью, а отец — героем-спасителем. Успокаивать её будет. А ещё эти ромашки в руках любимой. Символ какой-то беспечности, умиротворения…

Блин, меня уже трясёт от этой ситуации.

— Что это значит?

— Ева, нам нужно расстаться.

— Это… шутка такая?

По глазам вижу, что она ошеломлена. Сражена наповал моими словами. Вижу и понимаю, что не могу ни словом, ни намёком показать, что это всё неправда. Я бы никогда не отказался от неё.

Но Ольшанский твёрдо дал указания, что мне говорить. Итак тяну резину, лишь бы ещё хоть чуток насладиться её видом. Запомнить, какая она у меня прекрасная. Сам себя мучаю.

— Прости меня.

Взъерошиваю волосы. Сдерживаюсь, чтобы не зарычать от безысходности. Краем уха слышу, что объявляют прибытие моего поезда. Люди Савелия Георгиевича пасут меня, так что пока я не сяду на грёбаный транспорт, они от меня не отстанут. Хотя кто их знает, может и билеты взяли рядом с моим купе?

Ева растерянно глядит на меня, потом на отца, снова на меня.

— Егор, скажи нормально. Я ничего не понимаю. Почему мы должны расстаться?

Её голос дрожит. Девочка моя, если бы я только мог сказать…

— Нам нельзя быть вместе. Есть… непреодолимые обстоятельства, которые мешают нам. Я уезжаю из города и надолго. Выезжаю прямо сейчас. Мы больше не будем с тобой связываться.

— Это же бред. Егор, приезжай, поговорим. Мы ведь можем отложить свадьбу. Если у тебя какие-то дела, связанные с рестораном, я подожду. Или я могу с тобой поехать, меня ведь ничего не держит в этом городе…

— Нет. Мы больше не увидимся.

— Ты… ты правда меня бросаешь?

Говорю одеревеневшим голосом:

— Да. Прощай.