Прикрытая салфетками Лиза ощутила новый наплыв страха. Что-то в ее операции шло не так.
— Я… — начал Ньюмен.
— Я не хочу слушать никаких оправданий. Либо вы будете делать это как следует, либо ищите другую работу. Ко мне сейчас придут японцы и что они подумают при виде этого?
Нэнси Донован стояла рядом с ним, чтобы взять полотенце, но Маннергейм предпочел бросить его на пол. Он любил создавать напряженность и, как ребенок, требовал всеобщего внимания, где бы он ни находился. И он его получал. По уровню технического мастерства он считался в стране одним из лучших нейрохирургов, и при том самым скоростным. Он сам выражался так:
«Как только влез в голову, миндальничать уже некогда.» И благодаря своему энциклопедическому знанию тонкостей нейроанатомии человека он действовал в высочайшей степени эффективно.
Дарлен Купер держала раскрытыми специальные коричневые резиновые перчатки, которые требовал Маннергейм. Всунув в них руки, он посмотрел ей в глаза.
— Аааах, — томно проворковал он, как будто испытывая оргастическое наслаждение от всовывания рук. — Бэби, ты сказка!
Дарлен Купер, подавая ему влажное полотенце, чтобы стереть порошок с перчаток, избегала смотреть Маннергейму в глаза. Она привыкла к его комментариям и по опыту знала, что лучше всего было не обращать на него внимания.
Расположившись во главе стола с Ньюменом по правую руку и Лоури по левую, Маннергейм вгляделся в полупрозрачную оболочку, закрывавшую мозг Лизы. Ньюмен сделал аккуратные швы на неполную толщину мозговой оболочки и прикрепил их к кромке участка краниотомии. Эти швы обеспечивали плотное прилегание оболочки к внутренней поверхности черепа.
— Ну что же, начнем представление, — произнес Маннергейм. — Дуральный крючок и скальпель.
Инструменты шлепнулись в руку Маннергейма.
— Легче, детка. Мы не на телевидении. Я не хочу испытывать боль всякий раз, когда прошу инструмент.
Начав работать, Маннергейм полностью сосредоточился. Его сравнительно небольшие руки двигались с экономной осмотрительностью, его выпуклые глаза не отрывались от пациента. Руки исключительно точно контролировались зрением. Его малый рост — 170 сантиметров — был для него источником раздражения. Он считал, что его обманули на пять дюймов, которых не доставало до его интеллектуальной высоты, но поддерживал себя в великолепной форме и выглядел значительно моложе своего шестидесяти одного года.
Пользуясь небольшими ножницами и коттоноидными полосками, которые он вложил между оболочкой и мозгом для его защиты, Маннергейм прорезал оболочку по контуру окна в черепе. Указательным пальцем он мягко пальпировал височную долю. Благодаря своему опыту он мог обнаружить малейшее отклонение от нормы. Эта тонкая взаимосвязь с живым пульсирующим человеческим мозгом была апофеозом существования Маннергейма. Во время многих операций это вызывало у него сексуальное возбуждение.
— Теперь стимулятор и провода электроэнцефалографа, — потребовал он.
Доктора Ньюмен и Лоури принялись распутывать клубок тонких проводков. Нэнси Донован как непосредственно работающая с ним сестра брала у них соответствующие проводки и подключала к находящимся рядом электрическим пультам. Доктор Ньюмен аккуратно расположил миниатюрные электроды двумя параллельными рядами — один посредине височной доли, другой — над сильвиевой веной. Гибкие электроды с серебряными наконечниками ушли под мозг. Нэнси Донован щелкнула тумблером, и экран электроэнцефалографа рядом с кардиомонитором ожил, флуоресцирующие точки стали вычерчивать на нем беспорядочные линии.
В операционную вошли доктор Харата и доктор Нагамото. Маннергейм был доволен, и не потому что визитеры могли чему-нибудь научиться — просто он любил публику.
— Вот смотрите, — показал Маннергейм, — в литературе полно всякого дерьма по поводу того, следует ли удалять верхнюю часть височной доли при темпоральной лобэктомии. Некоторые боятся, что это скажется на речи пациента. Ответ прост — нужно проверить.
Держа электрический стимулятор, как дирижерскую палочку, он подозвал доктора Ранада, и тот наклонился и приподнял салфетку. — Лиза, — позвал он.
Лиза открыла глаза. В них отразилось замешательство, вызванное услышанным разговором.