Ряженые же снова устроили мне полный игнор, переместившись теперь к костру и что-то лопоча между собой. То есть я лежу, замерзаю на холодном мокром булыжнике, а они у огонька греются и ждут спокойно завершения не пойми какого процесса, который имеет своей целью, видимо, мое угробление в этом рассаднике сырости и наверняка антисанитарии. Вот тут уж я разозлилась. Ни черта не понимаю, что происходит и где я, но оставаться тут точно не хочу.

Засопев от напряжения, я принялась вырываться уже всерьез. Заизвивалась, закрутила руками в удерживающих путах, задергала ногами. Ничего не выходило поначалу, и я стала, не стесняясь, материться себе под нос на чем свет стоит, приказывая этим отчего-то липким заразам отпустить меня. И неожиданно на левой руке захват ослаб, будто крепкая веревка, или что там было, превратилась в податливую резину. Вот и не верь после этого в волшебную силу мата!

Воодушевившись своим успехом, я вывернула руку из пут и, больше не растрачивая силы на вопли, принялась высвобождать и вторую. Носители балахонов так и переговаривались не пойми о чем, стоя у огня ко мне спиной, и я, не мешкая, спихнула удерживающую ленту со лба. Нашарила крепления на груди, сломала пару ногтей, освобождаясь. Села. В голову будто мощный удар прилетел, и все поплыло, завертелось перед глазами, желудок сжался, точно как после крепкого такого возлияния. Я переждала самый пик и взялась за освобождение бедер, а следом и лодыжек. Вот тут мои действия, наконец, засекли.

– Что же вы делаете, кио! – зашипел один из психов. – Остановитесь немедленно! Это опасно, вы навредите себе!

Не размениваясь на болтовню, я перевалилась на бок и шлепнулась с камня, на котором столько возлежала в ожидании прихода пиелонефрита. Больно же как! Но не повод останавливаться. Скуля и подтягивая ушибленную правую ногу, я ринулась вперед в темноту сначала на четвереньках, но быстро мобилизовалась и вернула себе подаренную эволюцией способность к прямохождению. Хотя скорее уж к прямоковылянию.

– Нет, кио, нет, остановитесь! – перешли сзади с шипения на противный визг, а я, сделав очередной шаг, будто впечаталась в невидимый барьер.

– Да мать же вашу так! – захрипела в ярости и отчаянии, уперевшись в преграду лбом и ладонями. И вдруг поняла, что она какая-то странная. Проминается, словно затягивая меня в себя. У меня мелькнула дурацкая ассоциация с ньютоновской жидкостью, потом мгновение паники, и в следующее – процесс проваливания в это нечто стал стремительным и явно необратимым.

– Кио!.. – каркнули где-то над самым ухом, и я булькнула окончательно, лишившись возможности вдохнуть. Сбежала. Да. Уж.

* * *

Пришла в себя от неяркого света, просачивающегося сквозь веки, и быстренько промониторила свое состояние и положение в пространстве. Сухо, мягко, тепло, лежу. Пахнет приятно, не дымом и сыростью, нигде навскидку не болит. Глянула между ресницами, одновременно напряженно прислушиваясь. Больше всего было похоже, что я лежу на широкой кровати, окруженной со всех сторон плотным пологом темно-красного цвета. Звуки какие-то доносились, но смутно, как из-за толстых стен – ничего не разобрать. Открыла глаза и опасливо покосилась. Так и есть: широченное лежбище с пологом и десятками подушек. Посетила дебильная мысль о похищении в гарем. Или типа того. Ага, эдакая классическая завязка для дамских фэнтезийных романчиков, почитывать которые мне случалось. Осталось поискать затерявшегося среди этого текстиля и подушек самого похитителя. Само собой, красавчика ослепительного (страшилищам и даже ни то ни се середнячкам в романах с похищениями делать нечего, кто ж такого с лету возжелает и все ему простит?) и обязательно сразу голого (нечего тратить воображение и время занятых современных женщин на представление себе их шмотья, когда главное-то под ним; в смысле, сердце золотое и щедрая душа). Похищенная в рамках жанра мигом прониклась бы масштабом постигшей ее в его лице и всенепременно других частях тела удачи и как давай падать в пучину страсти. Чего мешкать-то? Я вот лично всегда была из числа тех самых читателей, нетерпеливых циников, что за быстрый переход героев к собственно разврату во всех его приятных проявлениях. Нет, ну понятно же, к чему все идет, так вперед. К множественным и одновременным оргазмам. С подробным описанием их достижения. Я девушка одинокая в силу независящих от меня обстоятельств, но не без потребностей же. Не удовлетворить, так хоть почитать и помечтать.

Но тут я вспомнила достаточно отчетливо существ в балахонах, лежание на мокром камне, бормотание о заживающем горле и прочие подробности недавнего кошмара, и сразу подумалось, что хрен мне, похоже, а не прикопанный в подушках голый и готовый к многократному и нещадному употреблению красавец шейх. С моим везением он разве что может быть мертвым или нечистью какой. Опять же сразу припомнился крепыш с пивом и крыльями. Вот. Же. Бля! Неужели подмешал все же какой-то погани в пиво, и я сейчас пребываю под кайфом и все это мои глюки? Ведь наяву я же должна уже в панике биться, а не пространно и отвлеченно размышлять о всякой фигне. Хотя нет. Я ж и пригубить не успела. Или успела, но уже и не помню? Господи, валяюсь сейчас поленом бесчувственным где-то в кустах, а он над телом моим глумится, ублюдок! Лишь бы не насмерть. И не подцепить чего. И не залететь. Лерка, я тебя знаешь как убивать буду, если сама выживу? Жестоко и с особым цинизмом! Но опять же, впасть в панику никак не выходило. Ибо если я под кайфом, от меня мало что зависит. А если нет… то, похоже, тем более.

Полежала еще немного. Ничего не менялось, только живот заурчал, убеждая меня, что черта с два это глюк. Опять же не с моим везением. Тогда что? Меня украли какие-то психи сектанты? Уж вариант с сексуальным рабством с каждой минутой казался все менее вероятным. Разве что на том слете психов в это самое рабство гребли всех без разбора. Я не уродина, но девушек там в разы привлекательней было предостаточно. Но опять же… на вкус и цвет все рабыни разные, и кто его знает, какие в приоритете. Вот участь недорезанной чудом на том типа алтарном камне жертвы скорее уж мое. События вчерашнего (вчерашнего ли?) дня смешивались у меня в голове, путая и пугая, а меж тем есть хотелось все сильнее. Как и в удобства. Так что точно не глюк. И лежи не лежи, а надо двигаться в поисках, где удовлетворить физиологические потребности организма, не лопаться же и не усыхать от голода и жажды. Голова опять немного закружилась, но уже совсем не то, что было. Выглянула за шторки, и пришлось сощуриться. Огромная, очень светлая комната, так как одна стена – сплошь окна с тонкими, мирно колышущимися, серебристыми занавесями. Толстый пестрый ковер, приземистая кушетка у окна, пара массивных кресел, опять же разбросанные повсюду подушки разных форм. Даже навскидку все дорого-богато, шелка-позолота-инкрустация. Под старину. Весьма достоверно причем. Правда, как по мне, эдакой пошловатостью вычурной отдает. Сразу подумалось почему-то «как в дорогом борделе». Старинном. Это явление вне времени. Были всегда и будут.

– Тьфу, Соня, кончай, дура дурацкая! – прошептала и снова озадачилась. Нет, ночью мне не казалось. Голос не мой. И ноги эти длиннющие золотисто-смуглые не мои. Как и все остальное.

– Дочиталась всякой дури фэнтезийной, поздравляю, чё! – прошипела, облапывая свою-не-свою грудь. Вот тут обворовали, сволочи. Обвесили. Моя родная побольше была. Ну да имеем, что имеем.

Быстрый осмотр позволил обнаружить-таки дверь в мир удобств. Одежды никакой в пределах видимости не наблюдалось, а голой шастать я была не готова, поэтому стянула покрывало, довольно увесистое, надо сказать, и покралась к цели, волоча излишки текстиля за собой хвостом. Санузел вполне себе современного вида, разве что опять с чересчур нарочитой, режущей глаз роскошью. Позолота, блеск огромных зеркал, камень. Ну все как и полагается в книжках подобного сорта. Вот никак не выходит у меня начать воспринимать все всерьез. Такое чувство, что само сознание подернуто некой дымкой нереальности. Смотришь, трогаешь, да вот оно все вокруг осязаемое, но разум все упрямится и выискивает что-то. Признаки морока или искусственности.

– Мамочки, – уронила, уставившись в зеркале на незнакомку. Высокую, обнаженную, тонкую-звонкую, экзотично-чрезмерно-красивую. С какими-то неимоверно огромными, как у ночного зверя, раскосыми темными глазами, торчащими густыми черными растрепанными лохмами и бледно-розовой полоской поперек горла. Вот тут у меня уже ни сказать, ни подумать ничего внятного не нашлось, кроме «ни хрена себе, трындец».